тоже.
Архангельский пригласил нас к себе, прочел нам приказ с объявлением благодарности за спасение машины и вручил памятный адрес, где, в частности, говорилось: '...Посадка на одно колесо была произведена блестяще и привела к самым минимальным повреждениям материальной части'.
На третий день самолет был готов, к вечеру мы сделали контрольный полет. Можно было приступать к продолжению программы.
Вскоре прошел слух, что в ближайшее время приедет Андрей Николаевич. 'Ближайшее время', правда, наступило не так уж скоро. К его приезду мы успели закончить испытания, оформить отчет...
Встреча с главным конструктором волновала нас; по рассказам многих сотрудников бюро, Андрей Николаевич человек строгий и резкий. Мы волновались перед встречей, пожалуй, не меньше, чем перед первым полетом на его машине.
В кабинете Андрей Николаевич не показался нам очень уж строгим (во всяком случае, при этой встрече).
Среднего роста, в светлом штатском костюме и в очках с толстой светлой оправой, которые так и не снимал, Туполев внимательно выслушал наши впечатления о полетах. Просмотрел материалы испытаний, расспросил об аварийной посадке и очень тепло поблагодарил за проявленное умение.
Во время разговора он пристально рассматривал каждого из нас, как бы желая заглянуть поглубже.
Знакомство с большим ученым, крупнейшим авиаконструктором осталось в памяти надолго.
Осенью мы поднялись еще раз на 'Верочке', чтобы перегнать ее в Москву. Знаменитое опытное конструкторское бюро Туполева вновь набирало силы.
Прошло время. К началу 1944 года я с великой радостью услышал в сводках Информбюро и приказах Верховного Главнокомандующего о героических победах авиационного соединения под командованием генерала Скока. Дивизия генерала Скока наступала на пикирующих бомбардировщиках 'Туполев-2'.
Мало кому было известно тогда, что это и есть та самая 'Верочка'. Только выполненная не в одном, а в сотнях экземпляров.
Я рассказал ряд эпизодов, связанных с совершенствованием основных летных качеств боевого самолета. Но круг летных испытаний широк. Испытания на штопор - падение самолета с самовращением, испытания на прочность, невесомость занимают исключительно важное место в работе летчиков- испытателей.
В летные испытания все больше и больше проникает кинокамера. Возможности пытливого глаза кинообъектива трудно переоценить. Уникальный эксперимент, выполненный всего раз, в просмотровом зале становится повторимым.
Мы смотрим небольшой фильм, он еще не озвучен, его на днях отсняли. Интерес к нему необычайный: человек летает без крыльев! Да, крупным планом с экрана на вас двигается человек. Слегка подпрыгнув, он поднимает ноги и, коснувшись стены, шагает по ней, затем по потолку вниз головой, слегка размахивая свободными руками. Вдруг отделяется от потолка и летит по комнате, раскинув в стороны руки и ноги. Лицо спокойно; улыбаясь, он приглашает зрителей последовать его примеру.
Кинотрюк? Нет. Натурная съемка.
Объяснение всему - невесомость. С легкой руки космонавтов это слово стало довольно популярным. О том, что прикосновение к невесомости испытал каждый человек еще в детстве, никто как-то и не задумывался. Однако это так.
Качели - нехитрое устройство; они могут познакомить вас с ощущением невесомости. На старинной картине фламандской школы художник уловил и запечатлел состояние девушки, взлетающей вверх на качелях. Глаза в испуге расширены. От страха она судорожно вцепилась в канаты... Парень, согнув колени, раскачивает перекладину. Качели взметнулись высоко и здесь застыли на короткое мгновение... Вот она, невесомость! Короткий миг. Это самое острое ощущение, оно и отразилось в глазах девушки.
Но вернемся к фильму. Как он заснят?
Чтобы понять, обратимся к житейскому примеру: представим, что катимся с горы на санках; внизу, у подножья, устроен трамплин. Сани мчатся, развивая большую скорость, ветер бьет в лицо, слезятся глаза. Вот начинается трамплин. Сани взлетают на бугор, и в этот момент ощущаем, как сильно тебя прижимает к саням. Это действует перегрузка. Но вот трамплин, сани отрываются от земли... Наступает невесомость! Всего лишь на мгновение, и опять сани на снегу. Тут только бы удержаться!
Совершенно аналогичное происходит и в воздухе. По подобному профилю выполняется полет на создание искусственной невесомости. В воздухе самолет разгоняется, снижаясь. Крутизну разгона пилот может задать любую. Помогают двигатели, работающие на полном газу.
Когда скорость достигнута, начинается выполнение 'трамплина'. Пилот берет штурвал на себя, и самолет делает горку. В криволинейном полете действуют перегрузки; летчик и все присутствующие на борту ощущают сильное увеличение собственного веса[13], шея напрягается, чтобы удержать отяжелевшую голову.
Это ощущение тяжести длится недолго, пока самолет описывает дугу, выбираясь на подъем. Дальше самолет набирает высоту, и перегрузка исчезает. Но вдруг пассажиры судорожно хватаются за ремни, которыми они привязаны к креслам. Оказывается, летчик отдал штурвал от себя, и самолет в это время как бы пролетает в воздухе пространство за 'трамплином'. Тут весь экипаж, все предметы на борту подвергаются действию невесомости. Она может длиться в эксперименте секунд 35-40. А пассажиры, если они не привязаны, могут плавать по салону.
Вот в это время и снимался упомянутый фильм. Так впервые исследовалась работоспособность человека в условиях невесомости, что было чрезвычайно важно для подготовки космических полетов.
Летчикам, особенно пилотажникам, давно знакомо кратковременное состояние невесомости. Однако прежде на этом не сосредоточивали внимания. В авиации всегда больше занимались изучением перегрузок. Это и понятно - с ними приходится считаться, оглядываясь на прочность самолета.
Прочностные испытания многогранны. В их числе важнейшее - достижение максимальных эксплуатационных перегрузок в полете.
Сомнение появилось в воздухе, пока самолет спокойно планировал на посадку. Когда же, приземлившись, я подруливал на стоянку и увидел механика, движением рук словно манящего нас с машиной к себе, это сомнение возросло куда больше.
Взгляд упал на крылья: они блестят светлым лаком и чуть вздрагивают от движения по неровной почве. Мотор басовито воркует ритм вальса: трах, тах, тах... трах, тах, тах... Перебирает малые обороты.
'Абсолютно ничего не видно... А ведь было же... Явно было!' - убеждал я себя.
Подрулил. Скрещенные руки механика повелевают выключить мотор - самолет на месте.
Вылезая из кабины на крыло, как бы невзначай осматриваю центроплан слева, справа и сверху. Ничего не видно. Все как будто монолитно, нерушимо.
Спрыгнул вниз, зашел спереди крыла и, снимая парашют, нагибаюсь к выемкам для шасси в крыле, стараясь не показать виду механику.
Увы! Опять ничего не вижу, никаких следов разрушения.
'Черт возьми! Но ведь так ясно слышен был деревянный треск', - снова убеждаю себя.
Механик отвлек меня:
- Командир, вы прилетели чуть раньше. Как задание?
- Не полностью. У меня сомнения в акселерометре. Вызовите прибориста.
- Он обедает, будет минут через пятнадцать.
- А Кожурин?
- Тоже в столовой, должен вот-вот быть. Замечания есть?
Я помедлил. Что ему сказать? А вдруг ничего не найдут, и я буду выглядеть довольно глупо? Надо подумать. Кожурину сказать можно - он групповой инженер, ему я очень доверяю, даже свои сомнения.
- Пока нет, - неопределенно ответил я.
