Госпожа тюрьмы, или слёзы Минервы

вынесет чью-нибудь порцию. Некоторые так и жили годами, прикармливаясь в детском доме. Одежду тоже здесь добывали. В день выдачи новых вещей жди шмона. Налётчики уносили куртки, сапоги, шапки. Районная милиция знала об этом; и про рынок, где всё сбывалось, тоже знала, но особого рвения в борьбе с воровством не проявляла, когда-то, давным-давно, отчаявшись пресечь злодейство на корню (Что же это, как не отрицание реальности? Неужели шизофрения власти? — Ну, да!) Относились к выходкам бывших как к неизбежному стихийному бедствию.

Но справедливости ради надо сказать, что наш участковый не раз выручал воспитателей. Так было и с Олей Тонких…

Прошла первая «осенняя» полоса краж. Только-только разобрались с одеждой — вдруг пропала малогабаритная мебель. Без фургона её не увезёшь, значит, где-то здесь стульчики-полочки, поблизости. А поблизости жила только одна бывшая — Ольга Тонких. Вожак женской половины бывших. В своё время она держала в страхе весь детский дом — кому охота ходить с отбитыми почками? Жила по-королевски: еду ей подавали «в постель», собирая лучшие куски с чужих порций. Но вот уже второй год Ольга обитала отдельно, в маленькой комнатке за выездом….Её устроили на АТС, но работать она не хотела. Зачем? Рано вставать, корячиться за девяносто рублей в месяц (Шизофрения прижилась…)… Ведь всегда можно взять, что плохо лежит. Покупать вещи за деньги для Ольги было чем-то безнравственным. Когда ей понадобилось благоустроить свою комнату — почти год она жила в четырёх стенах, ничего не имея. Кроме кушетки и платяного шкафа (дали шефы из гостиницы), — она быстро организовала на это дело шестёрок, ещё не забывших силу и жестокость Олиных кулаков, и… проблема с мебелью решилась. Вынесли всё спокойно, ведь охраны в детском доме никакой!

…История Ольги Тонких обычная. Дикая. Жили они втроём — мать, Оля и сестрёнка-пеленашка.

Как-то осенью, когда отключили батареи, восьмимесячная кроха простудилась и заболела. На третий день умерла. Мать в это время пребывала в очередном загуле….Так они провели у батареи двое суток — Оля спала в обнимку с мёртвой сестрёнкой….Мать объявилась через десять дней. Оля была уже в детприёмнике….

К отсутствию матери она скоро привыкла и не очень переживала, что долго не видит её. Но с другими детьми играть не хотела. Однажды, когда Олю потормошили за плечо, она неожиданно зло крикнула: «Не бей меня!» И укусила воспитательницу. Её отправили в психиатрическую больницу — на три месяца….Прошёл ещё год, и уже не только Олины ровесницы стали держаться от неё подальше. Она тигрицей бросалась на каждого, кто только осмеливался сказать ей что-либо обидное. Сначала и Ольге доставалось порядком. Но сражаясь с отчаянием человека, которому нечего терять, потому что всё худшее, что могло произойти, уже свершилось. Она неожиданно пришла к страшному выводу: если хочешь, чтобы тебя не мучили, научись это делать сама! После недолгой тренировки изловчилась попадать в самые болезненные места, и с ней теперь уже боялись связываться. Сама же она становилась всё агрессивнее и злее. К шестому классу была грозой детского дома. Старшие и более сильные, конечно, здесь были. Но не было в детском доме ни одного, кто рискнул бы сцепиться с нею в единоборстве.

Шли годы, Ольга взрослела, набиралась ума — и к выпускному классу была некоронованной королевой этого приюта отринутых собственными родителями и всем миром сирот. Сирот при живых родителях. Никто из взрослых обитателей детского дома — а они и составляли для детей «весь мир» — не смог, да и, наверное, не захотел понять, что же скрывается за убогой, вульгарной даже, отталкивающей своей озлоблённой решимостью в любой момент дать отпор личиной-оболочкой. Потому что жизнь Оли уже давно раздвоилась (выделено мною), и тот чуткий и трепетный ручеёк, что ещё едва журчал на самом донышке её запутавшейся и усталой не по годам души, с каждым днём становился всё тише и незаметнее…Она больше не скучала, не тосковала, не искала привязанности и тепла. Она научилась лавировать среди сильных и держать в страхе слабых — она научилась главному. Она усвоила закон джунглей….

С. 109. Озлоблённые на весь белый свет, они [бывшие] в воспитателях видели врагов номер один. Облить помылками — милое дело, могли даже избить и изувечить (дезориентация в пространстве и собственной личности)…А вот к преступным родичам своим относились если не с любовью, то с определённой долей заботы (дезориентация личности?). Частенько украденные в детском доме вещи пополняли гардероб как близких, так и не очень близких родственников — тех, что принять юнцов в семью не хотели, зато краденое из их рук брали охотно (шизофрения у родственников?).

Бывшие в свою очередь делились на две касты: оседлых и бродячих. Бродячие появлялись в детском доме только осенью, чтобы вновь исчезнуть с наступлением весеннего тепла. Именно в эти дни, когда я успешно налаживала отношения с отрядом. И прибыла первая группа бывших — бродяг…

С. 113. Случалось — и не редко! — что бывшие так отделывали сотрудников, что те приходили в себя уже в больнице. К ответственности «деток» призвать трудно: вопрос щекотливый (да и месть незамедлительно последует. И тогда уж вряд ли больница поможет). К тому же почти у всех в медицинских картах значилось: задержка в умственном развитии. Судили же их, главным образом, за воровство….

С. 122. В октябре началась самая дикая за всю мою бытность здесь кампания по определению «интеллектуальной сохранности» воспитанников.

Как раз в это время к нам прибыл ещё один новенький — Игорь Жигалов. Игорь был не совсем такой, как другие ребята. Вежливый, доброжелательный. Исполнительный! А это чрезвычайно редкие качества у детдомовцев (Я говорю не о шестёрках, готовых по первому зову ринуться исполнять поручение). Он не перекладывал своей работы на других, хотя был далеко не слабаком и мог бы при желании подчинить себе десяток шестёрок. В отличие от всех прочих, сразу же начал называть меня по имени-отчеству. К тому же был приятной наружности и всегда опрятен.

Но вот что удивительно: именно его невзлюбила по-лютому Людмила Семёновна! Ни к одному воспитаннику она не испытывала такой нескрываемой неприязни (шизофрения власти). Отчего это шло — я не могла понять.

Как-то решила вступиться за парнишку…Отчего она рассвирепела — мгновенно и без удержу, — я не знаю. Но щёки её мелко-мелко тряслись, губы кривились, а массивный торс колыхался так, что я на всякий случай отступила на шаг назад. Открыла глаза на это её свойство — ненавидеть непохожих на всех — конечно же Нора, как всегда, очень тонко разбиравшаяся в самых сложных хитросплетениях особенностей человеческих характеров.

— Да её просто бесят люди, имеющие развитое чувство собственного достоинства! Ведь над такими не поизгаляешься.

На третий день пребывания в детском доме Игоря отвезли на обследование в психиатрическую больницу. Увезли в моё отсутствие — сняли с третьего урока. Из больницы он не вернулся — поместили в отделение для «трудных». Ради профилактики…

Для Игоря настали тягостные времена. Он был до того домашний, что жить в государственном учреждении, спать на казённой койке, есть в общей столовой — было для него совершенно непереносимым. Бывают ведь дети, уставшие от постоянного пребывания на людях, в режиме.

Из больницы приходили тревожные вести — плакал (пятнадцатилетний подросток, не нюня!) дни и ночи напролёт (А психиатры то что? Соблюдают интересы пациента, как положено по клятве Гиппократа, или блюдут интересы власти?). Ни аминазин, ни другие нейролептики не помогали (а должны «помогать»?) — тосковал и рвался на волю, домой.

Вот что он писал директору.

«Дорогая Людмила Семёновна!

Очень прошу вас — заберите меня отсюда. Обещаю, что буду вести себя хорошо. Мою маму и сестру ко мне не пускают. Только воспитательницу. А я очень скучаю по дому. Заберите меня отсюда, очень вас прошу. Я буду ходить на все уроки и брошу курить… У меня дома собака осталась, с ней надо гулять. И обучать её надо. А то пропадёт. Заберите меня, пожалуйста!!!

Ваш воспитанник Игорь Жигалов».

…Надо было, однако, за два часа успеть в четыре отделения — всего той осенью положили только из моего отряда восемнадцать человек.

Пробегая мимо отделения «трудных», увидела Игоря в окне палаты. Весь приплюснулся к стеклу. Смотрит так дико, отчаянно, что по коже мороз… Помахал рукой и что-то выбросил из окна (форточки, хоть