— латинском или греческом. Чтобы не сказали, что я их «шестовизирую». Привожу еще несколько выдержек из других писаний Бердяева, из которых видно, что, несмотря на расхождения, Шестова и Бердяева связывала искренняя дружба: «… В это время, перед ссылкой (т. е. перед 1900 г.) я познакомился с человеком, который остался моим другом на всю жизнь, быть может единственным другом, которого я считаю одним из самых замечательных и лучших людей, каких мне приходилось встречать в жизни. Я говорю о Льве Шестове, который также был киевлянин. В то время появились его первые книги и меня особенно заинтересовала его книга о Ницше и Достоевском. Мы всегда спорили, у нас были разные миросозерцания, но в шестовской проблематике было что-то близкое мне. Это было не только интересное умственное общение, но и общение экзистенциальное, искание смысла жизни. Общение было интенсивно и в Париже до самой его смерти». («Самопознание», стр. 133, Париж, 1949 г.).
«… Мы старые друзья с Л. Шестовым и вот уже 35 лет ведем с ним диалог о Боге, о добре и зле, о знании. Диалог этот бывал нередко жестоким, хотя и дружеским». («Лев Шестов — по случаю его семидесятилетия». «Путь» No.50, Париж:, 1935/36 г.).
«… Лев Шестов был философом, который философствовал всем своим существом, для которого философия была не академической специальностью, а делом жизни и смерти». («Основная идея философии Лъва Шестова». «Путь» No.58, Париж, 1938/39 г).
«У нас в России, в период наших старых споров, дело шло о последних, предельных жизненных проблемах, о первичном, а не об отраженном, не о вторичном. Так было не только в религиозно- философских обществах, но и в спорах в частных домах, напоминавших споры западников и славянофилов 40-х годов. Белинский говорил после спора, продолжавшегося целую ночь: нельзя расходиться, мы еще не решили вопроса о Боге. Так было и у нас, когда сходились С. Булгаков, М. Гершензон, Л. Шестов, В Иванов, А. Белый, Г. Рачинский и др. Но наша группа была не многочисленна. Большая часть интеллигенции интересовалась другими вопросами, имела другое миросозерцание». («Самопознание», стр. 171).
***
Одним из эпиграфов к Апофеозу беспочвенности Лев Исаакович взял предостерегающую надпись, встреченную нами во время одной из горных прогулок в Швейцарии «nur fur Schwindelfreie» (только для не боящихся головокружения). Мы жили в это время около Берна в «шале» по дороге в Кинталь и много ходили вдвоем, или с дамами в горы — в глетчеры, в сопровождении специального проводника, а то и двух, из которых один был носильщиком. Но особенно мы с Шестовым любили делать вдвоем переходы-перевалы из одной долины в другую и уже без гида, руководствуясь картами, приложенными к Бедекеру. И тут я играл роль проводника. Ходили мы молча, каждый предавался своим мыслям, Лев Шестов философским, я — музыкально-драматическим. И вот, в задумчивости, мы уперлись однажды в узкую тропинку с этой грозно предупреждающей надписью. Возвращаться не хотелось, головокружения мы не боялись и пошли по узкому краю отвесной скалы высотою в несколько сот метров. С другой стороны была такая же отвесная стена. Ни души. Лишь парят в поднебесьи орлы и коршуны. Вдруг мы очутились перед узким горным проходом, высеченным в скале. На дне протекала вода, и мы, чтобы не замочить туфель, должны были, упираясь ногами в противоположные стенки, медленно продвигаться вперед в надежде, что акведук нас куда-нибудь да выведет. И, действительно, через некоторое время пред нами открылось широкое горное пастбище, покрытое благоухающими ве-сенними цветами. Я утверждал, что надо идти влево, Шестов — вправо. Начал мороситъ дождь и спускаться густой туман. Я все же настоял на своем, и в конце концов мы добрались до населенного пункта. Лев Исаакович поздравил меня с проявленной твердостью, а сам обогатился размышлениями на тему об окраинах жизни, где надо, не боясь потерять голову, глядеть в лицо опасности и даже смерти.
«Апофеоз беспочвенности» произвел впечатление разорвавшейся бомбы среди самых разнообразных читателей. Легкомысленные молодые люди грозили своим родителям: «Буду развратничать и читать Шестова». Известный защитник в процессе Бейлиса, О. Грузенберг, говорил, что у автора опыта адогматической философии «кислотный ум». Далее друзья упрекали Льва Исааковича: «Мы этого от вас не ожидали». Один из очень видных русских писателей сказал Шестову: «Я бы понял вас, если бы ваши книги появились хронологически в обратном порядке — сперва Апофеоз беспочвенности, потом Достоевский и Ницше, а за ними Шекспир и его критик Брандес»; да и до сих пор почти все критики и писатели так думают [5].
Возмущению не было конца в московском обществе после выступления Шестова (в 1905 или 1906 году) на каком-то вечере в Литературно-Художественном кружке, когда он прочел свои парадоксальные афоризмы из Апофеоза беспочвенности.
«Бунт Шестова против разума и морали был и непонятен, и неприятен для его поколения, до такой степени оно было «в плену у научности». Шестов ближе нам, людям призывного возраста первой мировой войны. У нас в гимназии был кружок, где был настоящий культ этого писателя». (Эрге, «Неправда разума», «Новый журнал», кн. 54, Окт. 1958, Нью-Йорк)
Произошло еще другое недоразумение: блестящая форма, в которую облекались афоризмы «Апофеоза», в соединении с классической простотой и обманчивой ясностью изложения, глубокие анализы переживаний таких корифеев русской литературы, как Толстой, Достоевский, Чехов, Сологуб, дали повод причислить Льва Шестова к блестящим литературным критикам, а философию его, как утверждали, надо отбросить, так как он обряжает, будто бы, всех писателей на свой шестовский лад. На Шестова эти нападки не действовали, он продолжал идти своим путем «странствования по душам». Уже тогда у него было чувство, что к его проблематике — самое для него важное — прислушиваться не хотят, чувство, которое у него росло с годами.
Журнал «Вопросы жизни», в котором была напечатана статья Бердяева и из которой были выше приведены выдержки, был основан в январе 1905 г. в Петербурге. В нем Шестов тоже принимал участие. Сотрудниками были люди, пришедшие из разных миров и потом разошедшиеся по разным мирам. Кроме редакторов С Булгакова и Бердяева в журнале участвовали: Д. Мережковский, В Розанов, Л. Шестов, А Карташев, Вяч. Иванов, Ф. Сологуб, А. Блок, А. Белый, В. Брюсов, А. Ремизов, Г. Чулков, М. Гершензон, С. Франк, П. Струве, кн. Е. Трубецкой, П. Новгородцев, Ф. Зелинский, Б. Кистяковский, Волжский, В. Эрн; из политиков — радикалы-освобожденцы и некоторые более свободомыслящие социал-демократы. Издателем был Лосский, а секретарем Ремизов. Журнал просуществовал недолго, около года. В течение этого времени он был местом встречи интеллигенции самых различных направлений.
В этом журнале (1905 г., No.3) появилась большая статья Шестова о Чехове, под заглавием «Творчество из ничего». Бунин в своей книге о Чехове, вышедшей уже после его смерти, дает выдержки из статьи Шестова и отзывается о ней так: «Одна из самых лучших статей о Чехове принадлежит Шестову, который называет его беспощадным та-лантом». (И. А. Бунин, «О Чехове». Издательство имени Чехова, Нью-Йорк, 1955 г).
На цитировавшуюся выше статью Бердяева «Трагедия и обыденность», в которой Бердяев говорит, что Шестов, отвергая всякие догмы, создает сам «адогматический догматизм», Шестов ответил статьей «Похвала глупости», полной блестящей иронии и появившейся в сборнике «Факелы», кн. II, 1907 г.
В «Полярной звезде» (от 27 января 1906 г.) была напечатана статья Шестова о Достоевском «Пророческий дар» (к 25-летию смерти Ф. М. Достоевского) и, наконец, в «Русской мысли» (No.4, 1907 г.) — статья об Ибсене «Предпоследние слова».
Указанные эти четыре статьи составляют сборник статей Л. Шестова, озаглавленный «Начала и концы» и вышедший в 1908 году.
В вышедшей в том же 1908 г. книге «О смысле жизни» Иванов-Разумник посвятил главу Шестову. Он пишет: «Характерная черта творчества Шестова — сконцентрированность мысли, умение в немногом выразить многое и в то же время найти адекватную форму для выражения своей мысли. Это делает Л. Шестова одним из наших самых блестящих стилистов; имея это в виду мы и назвали творчество Шестова философско-художественным. При чтении книг Л. Шестова чувство эстетической удовлетворенности почти всегда сопровождает работу мысли, а это можно сказать не о многих современных писателях.
Но, конечно, не на эту внешнюю форму творчества Л. Шестова мы обратили внимание; для нас Л. Шестов интересен как писатель, мучительно ищущий ответа на вопрос о смысле жизни, на вопрос о смысле зла в мире, на вопрос о цели нашего жизненного пути; для нас Л. Шестов интересен как философ в широком смысле этого слова. К нему в этом смысле всецело применимо то, что сам он говорит о Толстом в одной из своих-книг: «… вся творческая деятельность его была вызвана потребностью понять жизнь, т. е.
