словом близким. Сразу опять вспомнилась Дорочка.
VIII
Немало уж дней по комнатам Лазаревского дома бродил. На леса взбирался под высокие потолки. Лепные фризы - вот они и близкие так же чарующе-ласковы. В десятилетиях пожелтевший гипс, в наивно правдивую жизнь отлитый, бессменно радуется детками - амурами своими, непугающими грифонами, струящимися розами, лилиями. Роспись стен во многих комнатах запоздала: оказалось, что потолочные балки кое-где подгнили. Тянулась осторожная работа, крадущаяся. Пилили драгоценный гипс, пластами снимали. Ржавые костыли крепко держали. Тогда высверливали. Где можно, подводили железные балки. Не гремя, не задевая, плавно ворочаясь на цепях полиспастов, укрепленных на чердачных стропилах, двигались длинные балки, три слитых в мощь полосы, каждая порознь бессильная. В глубокие гнезда ложились концы, чтоб замурованными похорониться там уже до конца дней.старого дома.
Бродил Виктор. И там, и здесь вглядывался. То лениво забвенно, то внезапно сердясь, приказывал делать иначе; это там, где работа шла знакомая. И смотрел-учился там, где ново.
Пришлось потревожить и мраморные карнизы над дверями круглой залы. Иссиня-белые лежали они на рогожах. Под рогожами и брезентами не видно было орехового паркета с жилками-узорами перламутра и черного и грушевого дерева.
Бродил. То увлекался туда, в воссоздаваемое, в угадываемое прошлое; в милое, в ласковое, где вот-вот зашуршат шелковые робы, где уста пудреных кавалеров и дам зашепчут вечную сказку настоящими словами, в меру лживыми, в меру певучими. То казался Виктору этот старый, наполненный строителями дом случайным сном. Не по его будто воле все это затеялось, и случайный он здесь гость.
«К чему? К чему?»
Прислонялся тогда к стене; внизу ли, на неструганных ли досках лесов. Вглядывался и мимо смотрел, и сквозь; что-то признать тщился.
«Не нужно, не нужно все это».
Подчас подползали хитрые мысли о деньгах, нудные. Отвечал:
«Ну и пусть как Макар Яковлевич. Ну и пусть нет у меня его мильонов. Разорюсь? И пусть».
А сегодня праздничен Виктор. Степа Герасимов приехал. Там, в Петербурге, от Виктора бегал, на Виктора злился за разное. Прошлой близости не хотел.
- Тоже, мильонщик. И без вас проживем.
Но ревновал. За те годы в работе потонул, почти счастливый. Воспоминания о Викторе сплетались с пыткой любви к Юлии и с нелепой непосильной борьбой с чем-то, с кем-то, мало ему понятным. Сила мертвящая; манящая бездна, а на дне далеком черно. После нескольких попыток, то робких, то отчаянных, отошел от Юлии. Не встречался. Верил, что забыл. Обманывал себя. Приезд Виктора нежданен был. И встретились не ласковые. Ночью потом Степа не спал, думал влюбленно-негодующий о Юлии и еще о многом своем.
«Ну его! Бередит забытое. Работать надо. Работать! Ишь белоручка-бездельник по свету шляется. Сюда опять занесло. Про имение какое-то, про дом бормочет несуразное. И все-то ему дворцы мерещатся. А работа где? С той несуразной картины в год по этюду. Подлец! Однако, везет бездельникам. И зачем такому деньги с неба валятся? А ну его! Только бередит».
Однако еще встречались.
Из Лазарева Виктор Степе три письма написал. К себе звал, в деревенскую зиму. Не ответил тот на первое. На второе кратко:
«Не поеду. Не мешай работать».
Рассмеялся Виктор.
- Вот оно что! Так-то вы, Степа Григорьич!
И продиктовал конторщику ответ-письмо с официальным предложением работы.
Без опоздания пришел ответ:
«Конец восемнадцатого - это мы можем. Завтра выезжаю. На условия согласен. Прогоны на счет заказчика. Выпиши, бездельник, восковых красок - пригодятся. У вас, поди, нет».
Приехал. Порадовался тому, что Виктор его не встретил, а лошадей выслал хороших. Все двенадцать верст в надснежном сверкании - а день был солнечный - Юлия вспоминалась-виделась. Насвистывать принимался. Митрофана расспрашивал про разное.
- ... а насчет дамского полу у нас тихо. Барин, Виктор Макарыч, видно недолюбливают. Всего в большом дому дамского полу что Татьяна Ивановна, экономка. Из города выписана; кофей, слышь, варит барину; на тот предмет занадобилась. А Татьяне Ивановне в субботу сто лет. Нет. Насчет дамского полу...
Приехал. В дом провели. С Виктором на стремянке встретился. Глянули в глаза друг другу: друзья. Поцеловались.
- Ну, здравствуй, Степа. Здравствуй, милый.
- Ишь ведь! У тебя здесь и впрямь работы не оберешься. Только не спи! И это все твое?
Озирался, придерживаясь за шаткие поручни.
- Мое. Я же еще в Петербурге тебе...
- Мало ли что... Слушай! Я ведь плафонов не пробовал. Ты в письме про плафон... Это здесь, что ли? В этой зале?
- Да. И в этой.
- Вот здорово можно разгуляться. Размеры каковы! Высоты сколько? Аршин восемь?
- Здесь с тремя четвертями, а в круглой и в той вон, смотри, в длинной, десять. И заметь, десять ровно. Ни на дюйм.
- Десять? Это хорошо. Я что-то и не припомню, чтоб одноцветные... Впрочем, во дворцах... Знаешь, в позапрошлом году под Петербургом пришлось мне с товарищем работать по стенной. Так мы шести с половиной ох как рады были. Начало девятнадцатого. Только, милый, как же? Я ведь плафоны...
- Ничего. У нас медальонов немало. И шесть стен еще целых под фрески. И как приготовляем! У нас, брат, не по-казенному. Из старой книги итальянской вычитал. По такой стене больше полдюйма краска войдет.
- Но ведь в закрытом помещении...
- Ничего. Крепче - лучше. Лет через сто, через двести крыша провалится... Пусть тогда на наши фрески путешественники любуются.
- Ах, Виктор, Виктор. Блуза вот у тебя хороша. Когда ты в смокинге своем болванском бродишь, чуть ноги переставляешь, поколотить тебя хочется неудержимо.
- Ну, удерживался же.
- Все до поры до времени. А,хорошо здесь у тебя. Помажем. Слушай. Эскизы все твои?
- Какое! Заказывал. Для себя вон ту анфиладу оставил. Ну, там еще и главную лестницу. Да не работается. Возьми часть. Сладишь?
- Дом-то уж больно хорош. Страшновато. А что кабы вдвоем? Впрочем, кому говорю! Гордец ты непроходимый...
- Вдвоем? Охотно. Потолкуем, скомпануем что-нибудь не очень плохое. Ты ведь в Риме... да и в Петербурге... А мне трудно. Да, трудно очень. Настоящую старину, старую, люблю и, кажется, понимаю. А так... или случайно выходит, или слишком свое. И потом я тут начал одну картину...
- Свят, свят! Что такое с моим Виктором творится... Я хотел сказать: с моим врагом. Слишком свое - это вам, signor, уже не нравится? Хороший здесь воздух. Ты мне скоро скажешь, что искусство - это труд, что старые мастера - боги, что весь ваш экспрессионизм - фью! Право, хороший здесь воздух! Ну, бежим! Показывай, все показывай!
Шли. То бежали, перепрыгивая, наклоняясь, то подолгу останавливаясь.
- А сколько комнат?
- Всего? Всего сорок комнат в дому, Это во всех трех этажах. Отделываю средний только.
