спокойствием мудрых. Так быть должно. Но вот Майя говорит к тебе; спрашивает тебя Майя, богиня призраков, отнимающая у людей память прошлых их скитаний и тем делающая жизнь возможной. Майя, сотворенная еще более сильными богами, спрашивает тебя через нас, где другие дети твои. Где другие дети твои? Где те жизни, которые посланы были через тебя из круга в круг, из срока в срок? Или смертный дерзает касаться свитка, на котором сроки? Или смертный знает пределы и степени мук скитающихся по беспредельности душ? Или трудно догадаться смертному, что малыми радостями земными руководят высшие силы для своих больших и вечных тайн?»
Слыша смутное, страшное, закрывал Виктор книгу. И перед глазами вставали женщины. Юлия и те другие. Вспоминались тайные заботы и беспокойства, недомолвки про то, что тогда казалось Виктору только досадным. Вспоминалось теперь ясно, как вчерашнее. И страх заполнял душу. И говорил с женщинами- видениями о тайне и о грехе. И летали над ними незримые нетопыри, хохотали, кривляясь в муках нездешних.
Однажды, перебирая книги на полках шкафа, вынул Виктор толстую книгу; переплет не старый. На пол присев, разогнул, перелистывал. С толстых листов глянули рассеченные тела женщин, страшные мертволицые головастики, червячки и палочки, кружащиеся в плазме. И захлопнул книгу, и убежал. Но скоро назад. И сидел на полу у шкафа, и читал, и по лицу летала судорога. И опять обступили женщины-призраки, и вел с ними беседу. И упрекали друг друга горько.
От Зои Виктор в те недели отошел. Заговаривала, не отвечал. На Пашу за столом глядел взором новой какой-то тихой любви, не требующей ничего, но жаждущей жертвы. Но ласковых слов не говорил. Да и во все эти недели долгими-долгими часами кружило молчание по комнатам лазаревского дома.
- Что, Антошик, молчишь? Смотри, налетели в наш дом. Не прогнать.
И показывал восковому на нетопырей, кружащих под потолком мастерской, на головастиков скользких, на ковре корчащихся.
- Ты, Антошик, счастливый. Не к тебе они. Ко мне налетели. А может быть и к тебе? Как думаешь, братик? Ах, Антошик, что я вспомнил. Книгу я читал пророка древнего. Слушай, слушай. Вот. «Вы заключили союз со смертию и с преисподнею сделали договор...» Так, Антошик, так. Не про нас ли то...
Падала кисть из холодеющих пальцев. Кариатиды белые, с, холста простирающие руки, кричали страшные слова: то тайные, то грубые. К окну брел, рядом с восковым братом садился и, руку на плечо его положив, туда глядел, за окно, в его даль, поверх деревьев белых обширного сада.
Шли дни. Злыми взорами сверлила Зоя стены своей громадной тюрьмы, в которую вошла добровольно. Величаво-спокойно, шагами мерными переходила по комнатам, и всегда за каким-нибудь делом, белотелая Паша, в платье свободном, красивом. Зое казалось, когда встречались обе они, что вот та, молчаливая, - хозяйка дома, а она, Зоя, - случайная и нежеланная гостья; и хозяйка только медлит сказать ей:
- Не пора ли и честь знать...
И злилась Зоя. Похудела. Как Виктор запирала дверь своей комнаты на много часов. Но никто не пытался войти. И принималась много раз писать письмо сестре. И разрывала, и била кулаком в стол.
Из городской конторы с Торговой приехал служащий. Сообщил о смерти Корнута и привез бумаги.
- Меморандум вот на предмет просмотра. А это вот к подписи.
- В контору. В контору. Там разберут.
Но из конторы скоро возвратился в дом; и лазаревский управляющий, Курицын, с ним. Курицын, бороду поглаживая:
- Простите, потревожим минутку малую. Тут вот, ссылаясь на ваше, сударь, согласие, извещают, что две трети пахоты и мельница отходят от лазаревского угодья.
- Это Константину что ли?
- Стало быть, Константину Макарычу.
- Ну и с Богом! Он мне за это деньги платит.
- Но тут упомянуто, что расценка по старой купчей.
- А это что значит?
- Срок большой. Земля вздорожала.
- Ну, торги. Пусть с торгов покупает. Так нам выгоднее, что ли?
- Да ведь торги торгам рознь. В позапрошлом году от Обжорина только да от вашей, сударь, городской конторы подставные. Если опять этак, то уж по старой купчей оно проще.
- Ну так по старой купчей. Ведь вы управляющий, а не я. Чего спрашиваете? Ну как вообще люди землю продают?
- Разно, сударь, продают. С выгодой продают и с убытком.
- Ну вот и желаю, чтоб вы продали с выгодой.
- Слушаю-с. Так я торги назначу. Только ихний срок в таком разе не подойдет. Тут объявка нужна продолжительная. Я к земскому съезжу, к князю Горчееву. Пусть в «Ведомостях» пропечатает.
- Да вот что. Если еще из городской конторы будут писать, продавайте хоть вплоть до парка. Да, да, до овражка. Дом и парк мой. Остальное, что мне! Все равно, чья земля считается. А мне скоро, может быть, свободные деньги нужны будут... Что вам еще? Сообразите сами, как выгоднее. Говорю вам, вы управляющий, вы и думайте.
- Я к тому, сударь, что какой же буду я управляющий, когда у нас через год всего хозяйства один птичник останется...
- Тогда к Константину перейдете. Не все ли вам равно, от кого жалованье получать?.. Да. Вот что. Продавать будете, выговорить надо, чтоб жилья близко не строили. Ну, полверсты, что ли. А пахота или там покос, это не мешает.
- Это как же-с... Трудновато...
- Ну, после, после поговорим.
Повернулся Виктор. Пошел. А с Курицыным беседуя, морщил лоб, слова подбирая, щелкал пальцами и взоры от взоров того отводил.
Мусля и разглаживая бороду, ушел Курицын с приезжим из города. В конторе лазаревские конторщики вскинулись:
- Ну, как порешили?
- А так, что приводится нам всем хлеб задарма кушать. Так говорю, Иван Иваныч?
Городской конторщик смеется.
- Похоже на то. Только ведь что! Беспременно вся ваша контора вскорости под начало к Константину Яковличу перейдет. Одно на одно.
- Не совсем. Ну, да проживем.
Пили чай. Наливками гостя городского потчевали. Судачили.
- ...Это про нашего-то? Да, хмарен стал. Которую неделю носу никуда не кажет. То, бывало, двух коней под верх заганивал; ныне ожирели.
- Да с чего он? Дела его не так чтоб очень плохи. Ну, конечно, именьице ваше куплено было не по- людски. А только теперь ни шатко, ни валко. Нам в главной конторе видать. И к чему продает?
- Оно, может, и лучше. У настоящего хозяина землица, она дороже сахару.
- Слыхали? Мне, говорит, вскорости деньги большие понадобятся. Задумал что ни на есть. Для того и продает. А хмарен стал, ваше правое слово. Вовсе хмарен.
- Да с чего? Или по дамскому делу? У нас что-то слухи были... Так, одним ушком я...
- Ну, не без того... Только знаете поговорку старинную: не то беда, что беда, а то беда, что не беда да беда, вот беда.
- Ловко! А и правда. Как к жизни-то богатой присмотришься...
- А скажите, Иван Иваныч, горбун покойничек много оставил?..
И чинно беседовали, чай горячий с блюдцев пили. Дрова березовые в изразцовой угольной печи просторной горницы весело постукивали. На село за попом Философом конюх побежал. А Татьяна Ивановна древняя, отставная экономка, за стеной голоса слыша, дремала, тусклыми думами бродя где-то в прошлом. В последние годы близкое позабывать стала, про своих каких-то давних господ бормотала подолгу. Как в белом доме жили. И шесть колонн под фронтоном. Покойница барыня добрая была предобрая, и меховую
