Бедный папочка. Так я и выбрала своего отца.
Что должна была чувствовать маленькая девочка, которая захотела стать лучшей заменой жены для собственного отца? Вину за то, что пришлось занять место матери? Я не знала, но, рассказывая эту историю Берни, неожиданно взорвалась: «Да как они могли так со мной поступить? Я была всего лишь маленькой девочкой!» Всего лишь маленькой девочкой… Вдруг я вспомнила то, что давным- давно переросла и забыла. В юности и начале взрослой жизни у меня была одна странная привычка, которую я сама за собой не замечала, пока мне не указали на нее друзья. Всякий раз, когда я оказывалась в потенциально угрожающих ситуациях среди незнакомых людей, мой голос становился предательски- тонким, «детским». Подобное поведение было настолько непохоже на меня обычную, такую искреннюю и честную, что мои друзья просто терялись. Я и сама сильно смущалась, замечая это за собой, но мне никак не удавалось контролировать себя. Я осознавала, что делаю, уже слишком поздно. В конце концов, после моего замужества эта привычка канула в прошлое.
Теперь, впервые в жизни, я
Шаг 5.
Когда Джинни только заговорила со мной, я действовала так, будто не вправе ее останавливать, будто я делаю что-то плохое, продолжая петь. Эта снисходительная установка позволила ей болтать без перерыва, тогда как мой внутренний ребенок чувствовал все возрастающую угрозу, как будто Джинни запрещала мне петь. Тревога росла, пока не превратилась в гнев. Гнев скрыл мое чувство, что дочь вправе не дать мне сделать что-то запретное.
Можно предположить, что эта проблема всплывет еще раз, но теперь, узнав свой паттерн, я могу использовать свой разум и попытаться разрешить ее сразу в момент возникновения. Теперь мое видение прояснилось, то, что искажало его, было исправлено, и я могла возместить что-то из непосредственного ущерба. Я тут же направилась в дом и извинилась перед Джинни за свой срыв. «По-моему, я слишком обиделась из-за того, что ты прервала мое пение», — объяснила я.
«Но, мамочка, я же не знала, — запротестовала она. — Я не хотела тебя беспокоить. Я не знала, что тебе это не нравится». Разумеется, она не знала. Когда она задала свой первый вопрос о вечеринке, я только дружелюбно улыбнулась в ответ и повела себя так, будто совсем не возражаю против разговора во время пения. Я ввела ее в заблуждение своим сообщением: продолжай говорить, не давай мне петь.
Поэтому я сказала ей: «Это была моя вина. Мне надо было сразу тебя остановить, вместо того чтобы дожидаться, что ты разговоришься, чтобы потом на тебя накричать. Теперь, прежде чем сесть за фортепьяно и спеть несколько песен, я буду напоминать тебе заранее, чтобы ты меня не прерывала». Так я нашла способ решить проблему. Долго еще после этого случая я торжественно объявляла всей семье: «Сейчас все прекращают со мной говорить, хорошо? Я хочу немного попеть». Иногда я забывала их предупредить, но оказалось, всегда можно найти секунду для того, чтобы покачать головой или прошептать: «Ш-ш-ш!», — и никогда больше не переживать подобных неприятных сцен.
Примерно через год Берни заметил сам и обратил мое внимание на произошедшую перемену: при исполнении сольных партий я начала петь в полный голос, на который способна взрослая женщина, совсем так, как мне было свойственно в хоровом пении. Мне наконец удалось справиться со своим предательским детским голоском.
Сообщение ребенка
Мы должны разрешать своим детям чувствовать, ограничивая их в действиях. Проблема заключается в следующем: когда прибегать к дисциплине, а когда уступать; когда быть жесткими, а когда покладистыми. Является ли именно этот момент таким, когда нужно уступить, чтобы мой ребенок не испугался собственных чувств? Или мне следует занять твердую позицию, чтобы он понял, что чего-то делать нельзя? Здесь нет установленных правил для соблюдения. С каждой ситуацией надо справляться в индивидуальном порядке, но это не так сложно, как кажется на первый взгляд. Если вы не скрываете от себя ничего, если можете позволить себе чувствовать истинные эмоции, то поведение вашего ребенка будет для вас невербальным сообщением, которое вы легко поймете. Если вы открыты для собственных чувств, то вы открыты и для его сообщений. Тогда вы способны спонтанно, интуитивно отвечать на его актуальные потребности, не прибегая к инструкциям из психологических учебников. Он чувствует себя обиженным, беспомощным, ему страшно? Не нужно быть экспертом, чтобы принять его в такое время, дать ему теплую поддержку, которая наполнит его силами. Его поведение становится опасным? Он делает кому-то больно? Испытывает ваше терпение шалостями? В этих случаях нужно устанавливать ограничения, чтобы он понимал, что делает.
Но что происходит, когда вы скрываете что-то от себя, не осознаете своих истинных чувств, прячете их? Тогда вы не способны получить сообщение от своего ребенка; вы неправильно истолковываете его поведение, не понимаете его потребностей. Вы чувствуете себя неполноценным в качестве родителя, и проблема кажется неразрешимой. Вы тверды и строги именно тогда, когда ему нужно принятие и утешение, проявляете мягкость и уступаете, когда нужно ограничивать.
Предположим, ваш сын возвращается из школы, вы встречаете его приветливо, но он хмурится, огрызается вам в ответ, уходит в свою комнату и хлопает дверью прямо перед вашим носом. Если это происходит в один из хороших дней, вы довольны и чувствуете себя нормальным зрелым человеком, который ничего от себя не скрывает, то вы задаете себе вопрос: «Что его так расстроило?» И тут же вспоминаете, что у него сложные отношения с лучшим другом или учителем. Вы понимаете, что у вашего ребенка был тяжелый день, и вам не трудно сделать выбор между уступчивостью и строгостью. Сейчас ему требуется утешение, и вы естественным образом обеспечиваете его этим в наиболее приемлемой форме (поцелуи, любимое печенье или тактичное молчание — в зависимости от его возраста и характера).
Но допустим, вам неизвестно, что омрачает ему жизнь. По вашим сведениям, с его кругом общения полный порядок, учитель у него великолепный. Если вы принимаете самого себя, ничего не пряча, то ваша реакция будет той же. Вы сможете принять раздраженность ребенка и спонтанно отреагировать на его невысказанное сообщение, не обладая интеллектуальной информацией о его проблеме. Вам не надо его понимать: вы его родитель, а не психиатр.
Но возьмем день, когда у вас низкая самооценка. Вы совершили поступок, о котором теперь стыдно вспоминать, или кто-то, чье одобрение для вас очень важно, подверг вас суровой критике. Вы охвачены чувством неполноценности. Ребенок возвращается из школы с видом индейца на тропе войны, и вас тут же переполняет возмущение. («Как он смеет проявлять такое неуважение, да он просто не заслуживает такой матери, как я, избалованный мальчишка! Уж я-то заставлю его сейчас вернуться и закрыть эту дверь спокойно. И пусть извинится» и т. д.) Вы понятия не имеете, почему он ведет себя так, а не иначе, и конечно, ваша прямая обязанность — научить его хорошим манерам, очертить границы, быть твердой.
Предположим, вам известно о его проблемах в отношениях с лучшим другом. Эта информация вам нисколько не помогает: вы не можете принять его чувств. («Он не должен вымещать свои детские пустячные обиды на матери, что я — коврик для вытирания ног? Пусть научится сдерживать себя!») Интеллектуального знания о вашем ребенке недостаточно, чтобы подсказать вам адекватную реакцию на