Лицом к подсознанию. Техники личностного роста на примере метода самотерапии

его сообщение, поскольку вы что-то скрываете от себя. Пока вы боитесь пережить свое скрытое чувство, коммуникация блокируется: вы не способны услышать то, что он на самом деле сообщает.

В настоящий момент вы рассержены. Какая эмоция может лежать скрытой под этим гневом? Вы узнаете об этом, только когда снимете этот внешний слой. Разные люди используют гнев для сокрытия разных чувств. Вы сами способны использовать гнев для прикрытия разных эмоций в разных случаях.

Одна мать может иметь скрытый образ себя такой, какой ей хотелось бы себя видеть. И это нереалистично, как и любое другое скрытое переживание. Абсолютно Идеальный Родитель — возможно ли такое? Не осознавая этого, она всегда старается жить в соответствии с таким невозможным, фантастически преувеличенным образом. Всякий раз, как что-то угрожает разрушить эту картину, она с тревогой сама оказывается в угрожающем положении, что мгновенно скрывает под гневом. Если ее ребенок несчастлив, для нее это означает, что она не идеальный родитель.

Другая мать, у которой было несчастливое детство, стремится прожить его еще раз через собственного ребенка и получить тем самым «второй шанс». Стоит ее ребенку почувствовать себя несчастным, она считает себя обманутой («Будь счастлива, черт тебя побери!») и сердится.

Бывает и так, что поступок ребенка угрожает матери мучительными воспоминаниями из прошлого. Возможно, ее отвергал отец, так же хлопая перед ее носом дверью. В таком случае ее скрытым чувством является беспомощность, как будто это она ребенок, а ее сын — родитель. Она скрывает это под гневом.

Если ваша самооценка падает, ничего удивительно, что вы чувствуете себя неполноценным родителем. В этом случае несчастный вид вашего ребенка означает для вас обвинение, которое будит в вас чувство вины, и вы спешите скрыть его под гневом.

Но если вы заглянете внутрь себя и почувствуете, что за эмоцию там скрываете, то сумеете услышать сообщение ребенка и поймете, как на него ответить.

Так случилось со мной. Однажды вечером, когда звук гремящих кастрюль и сковородок на кухне предвестил домочадцев о приближающемся ужине, моя старшая дочь прокричала из своей комнаты: «Когда мы будем есть? Я умираю от голода!» Мы всегда ужинаем в одно и то же время, поэтому ненужный вопрос и ее разъяренный тон прозвучал примерно следующим образом: «Что такое с обслуживанием в этом паршивом отеле?»

Естественно, я прикрикнула на нее: «Не ной, не маленькая, иди и помогай, если так торопишься» и т. д. и т. п. Этот обмен любезностями стремительно перерос в истерический дуэт. И лишь на следующий день я вспомнила, что мы проходим через все это снова и снова уже много лет. Бедный ребенок просто ничего не может с собой поделать: жесткое расписание кормлений, составленное нашим педиатром, заставляло ее плакать и просить бутылочку, еще когда ей было несколько недель от роду, и вот, пожалуйста — этот плач продолжается до сих пор. Я понимала ее проблему, уже давно «проанализировав» ее неосознанную мотивацию. Но это ничуть не помогало мне справиться с ней ни раньше, ни теперь. Это нытье меня изводило, и я не знала, как заставить ее замолчать. Здесь и был ключ. Если обычно вы неплохо ладите со своим ребенком, как это было у нас, и все время застреваете на одной и той же проблеме, то вполне вероятно, что вы что-то от себя скрываете. Почему я так груба с дочерью в подобных случаях? Это был Шаг 1. Обратить внимание на неадекватную реакцию.

Шаг 2. Почувствовать внешнюю эмоцию. Теперь я была совершенно спокойна и преисполнена решимости разобраться с проблемой, поэтому навестила подругу, у которой тоже есть дочь подросткового возраста, и рассказала ей свою историю. Не прошло и нескольких минут, как во мне снова закипел вчерашний гнев.

Шаг 3. Что еще я чувствовала? Тут память подсказала мне, что между моментом, когда дочь закричала из своей комнаты, и моментом, когда я рассердилась, я испытывала ужасное напряжение: будто она стояла надо мной с кнутом и подгоняла меня: вперед, вперед! Потом нахлынул гнев, напряжение спало, и я забыла про это.

Шаг 4. О чем мне это напоминает? Я помнила, как она плакала, прося бутылочку. Но это интеллектуальное понимание не помогало: я по-прежнему злилась («Она давно уже выросла, сколько можно плакать о бутылочке?»). О чем же мне еще это напоминало? Еда… Моя собственная привязчивость к еде… Навязчивое желание кормить семью. Что я должна была чувствовать много лет назад, когда малышка плакала от голода, потому что педиатр заставляла кормить ее строго каждые четыре часа?

Впервые я сознательно попыталась воссоздать эту сцену вместо обычных интеллектуализаций о ней. Мысленно я увидела перед собой картину: детская комната, я стою прямо за дверью, чтобы дочери не было меня видно, мои глаза напряженно следят за стрелкой часов в ожидании разрешенного времени кормления. Я помню, как она кричала, моя бедная малышка, и как я сама плакала вместе с ней: слезы беспомощности, фрустрации, тревоги и… вины. Эта вина захлестнула меня такой болезненной волной, что я зарыдала, будто снова оказалась в той же обстановке. Скрытая вина заглушила собой весь гнев. Пятнадцать лет я сваливала ответственность на чужие плечи, обвиняя педиатра в том, что она морила голодом моего ребенка. Теперь, когда уже было поздно, я осмелилась почувствовать вину сама.

Шаг 5. Определить паттерн. Чувство вины длилось около минуты, а потом я увидела свой паттерн. Не всю картину моих взаимоотношений с ребенком, не мою базовую установку, связанную с едой, — ничего глобального. Простой паттерн, состоящий в том, что всякий раз, когда дитя криком просит есть, старая скрытая вина поднимает голову и угрожает вырваться наружу, чтобы причинить мне боль. Сперва я напрягаюсь и начинаю бешено метаться, стараясь доказать себе, какая я хорошая мать, потом, когда напряжение становится невыносимым, я нахожу спасение в гневе. На следующей стадии я отыгрываю этот псевдогнев, что только выводит ее из себя еще больше. Это удесятеряет мою скрытую вину, которую я вынуждена прикрывать еще большим гневом и т. д.

Теперь, обнаружив свой паттерн, я стала предсказуемой для самой себя. Я могла, дождавшись случая, когда та же самая проблема повторится, попытаться справиться с ней другим способом. Я еще не знала точно, как поступлю в следующий раз. Само собой, месяц или два спустя, я услышала привычную жалобу: «Когда мы сядем есть? Я умираю от голода!» И снова я почувствовала напряжение, но на этот раз, не дожидаясь, пока оно перерастет в гнев, я вспомнила свою скрытую вину. Теперь мне не надо было чувствовать ее заново, все, что я сделала, это вызвала ее в памяти. Мое напряжение немедленно спало, и интонация дочери сообщила мне совершенно другое. Вместо привычного: «Да что же такое с обслуживанием в этом паршивом отеле?» я услышала: «Мамочка, мне так плохо. Разве тебе все равно?»

Конечно, мне было не все равно. Безо всякого напряжения я немедленно отреагировала на ее потребность: «Сейчас, сейчас, дорогая. Ужин уже почти готов». Это было все, что ей хотелось услышать от меня, — и больше ни звука из ее комнаты!

Все это произошло четыре года назад, с тех пор у меня больше не возникало затруднений с этой конкретной проблемой. Никто из нас в сущности не изменился: она все еще порой ноет, когда я готовлю ужин; я по-прежнему напрягаюсь, будто она обвиняет меня в том, что я заставляю ее голодать. Но теперь я всегда могу вспомнить скрытую вину, прежде чем возникнет необходимость скрывать ее за гневом. Иногда я говорю: «Ужин сегодня будет немного позже. Сходи на кухню и перекуси пока чего-нибудь». Я больше не веду себя в старой, стереотипной провальной манере. Теперь я способна услышать сообщение своей дочери.

Служит ли эта вина прикрытием для еще более глубокого скрытого чувства? Почему я (с такими сильными чувствами к еде) лишала пищи своего ребенка? Почему я (которую не так просто запугать авторитетами) слепо подчинялась велению педиатра? Если я так сильно стараюсь искупить эту раннюю депривацию дочери и если я, в общем и целом, вполне адекватная мать, разумно ли с моей стороны продолжать нести эту ношу вины? Каковы мои скрытые чувства относительно питания?

Я не знаю: я не психоаналитик себе. Я очистила один слой луковой шелухи, под ним лежит еще не один слой. Возможно, когда-нибудь мне удастся постепенно добраться и до них. А пока я получила немного больше свободы для использования своего интеллекта и опыта, чтобы стать чуть больше похожей на мать, которой мне хочется быть вопреки всем моим иррациональным импульсам: матерью, которая отвечает на сообщение ребенка.