обвивший лампу у него на голове, пронзительно кричал вслед убегающим:
– Ты, мать, или научись чернушки вымачивать, или приличным людям их не предлагай, а то в них лежать противно!
Андрей Иванович выскочил из подъезда и, не разбирая путей, опрометью кинулся прочь; адский вихорь свистел в его ушах, и подземные филины, разбуженные диким бегом, провожали его уханьем, тяжело носясь меж сталактитов. Наконец он стал, вывесив язык набок. «Ну, оторвались, кажется», – хотел он сказать жене, но вдруг увидел, что жены нет и сказать ему нечем. Его лицо, привыкшее к притворству, вытянулось в жарко дышащую пасть, из которой несло мертвечиной, по ногам колотился хвост, весь в серой шерсти, а ногти, прорвав тапки с зайчиками, симметрично скребли обугленную землю. Печень была девственно здоровой, а мигрени бесследно ушли. Он поднял желтые глаза туда, где была бы луна, если б он жил на пятом этаже, и завыл в ее предполагаемом направлении».
Парень выслушал и говорит:
– А мораль какая?
– А мораль, – говорит сосед, – такая, что нельзя быть свободным от общества, это нечестно и бесплодно. Вот и думай.
Парень думает: что это я, в самом деле. По-людски надо с соседями. К тому же у меня отец – электрик потомственный, а люстру давно пора обновить, таких уже не носят.
Пустился он в путь без устали и приходит к магазину «Восход».
Глава вторая,
Раньше там был продуктовый; потом его уплотнили мебельным. В витрине уже несколько лет (к чести местного покупателя) стоит, двустворчатым задом к прохожему, в натуральную величину нагая женщина из малахита, в порыве невыносимого исступления взносящая над головой фонарь, а ее круглую ногу, как райский змей, обвивает сладострастный провод с евровилкой. Итальянская мебель, здесь приобретенная, хранит дух вареной колбасы и шашлычного соуса, не позволяя полноценно мечтать о римских карнавалах и нежном ветре флорентийской весны. С другого конца магазина от отдела мороженых продуктов отгорожен чуланчик под продажу и прокат CD и DVD дисков, и богатый выбор натуральных пельменей переходит в Анджолину Джоли и Дженнифер Лопес, давая повод размышлению о границах естественного в природе и искусстве, а рядом примостился отдел бытовой электроники, обманывающий слепых посетителей духом окоченелого пельменя. Парень пошел прицениваться к люстрам. Это не то, это мыть долго, это для оперы, а это… это очень даже ничего.
– Я могу вам чем-то помочь?
– Можете, – сказал он продавцу. – Вот эта люстра что собой представляет?
Продавец посмотрел с сомнением.
– Что она представляет, я бы вам не советовал, – сказал он. – Делают у нас по какой-то лицензии. По такой лицензии только кабанов отстреливать. Солярии у них особенно губительны. Отнимают разум, но счастья не приносят. А планетарии дают ложное знание о нашем месте во вселенной. Сборка на белой коленке. Хозяин новый, представления о технологии никакого, все тянут с завода, пока есть что. В общем, не делайте этого. Вон ту посмотрите, пользуется устойчивым спросом.
Парень посмотрел и поморщился: стекло, говорит, бутылочное на колючей проволоке. Продавец ему то, се, вот финский свет белых ночей, вон солнце знойного юга, не угодно ли приморгаться, но парень: нет, хочу эту, и не надо меня пугать, она впечатления бесчеловечного орудия не производит.
Продавец смирился. Говорит, дело ваше. Вот к ней набор ламп, в ее патрон другие не лезут. Ввинчивать по правилу правой руки, и следите, чтобы в комнате в тот момент не было ни одного практикующего электротехника, иначе семь лет удачи не будет. Лучше, чтоб эти лакированные рога шли по диагонали потолка, это по замыслу разработчиков должно давать успокоительный и одновременно тонизирующий эффект. Вот тут, обратите внимание, изображены золотом на синем фоне знаки Зодиака, так когда будете вешать и лампы ввинчивать, то от Овна до Близнецов, между Рыбами и Деве за бедра лучше рукой не хвататься, может ток пробивать. Там в основу положена такая отечественная инвенция, как самопальный кипятильник из двух лезвий, вещь страшной проникновенности, они ее модифицировали и поставили на поток; но этот дедушка российского приборостроения временами дает о себе знать, выходя на поверхность невидимым, но убедительным потоком электронов, как река в аравийской пустыне. Поосторожней, в общем. И большого вам счастья в личной жизни.
Завернули, и парень отправился ее вешать, провожаемый безмолвными сомнениями продавца.
– Табуретку подай, – сказал он жене, влезая на стул. – И стул придержи.
– Какая красивая люстра, – сказала она. – Бужениной пахнет. Как в детстве.
– Воспоминания в сторону, – приструнил он ее. – Они лишают способности крепить люстру. Нашатырем надо было пройтись по ней, чтоб не пахла… Держи табуретку-то, помощница!
– Ай-ай! – закричала она, хватаясь красивыми, но бесполезными пальцами за крутнувшуюся волчком табуретку.
Поздно! Табуретка слетела со стула, от ее удара качнулся телевизор на подставке, жена кинулась ловить его, а парень, загребающий по воздуху ногами, размашисто парил над стулом, цепляясь за люстру. Тельцу ли за рога схватился он, чтоб шею не сломать, Деве ли за все то, что она берегла смолоду, но только угроза, высказанная продавцом, совершилась, и радостно брызнул через его тело электрический ток, предназначенный конструкторами для уюта в людских домах. Синие и оранжевые зайчики носились чехардой по стенам, жена, обняв всех совокупно участников сериала «Московская сага», и плохих, и хороших, елозила ими по пыльной подставке, ища утраченное равновесие, парень с неразборчивым криком качался под потолком, – а когда жена кое-как успокоила телевизор, равнодушно чередовавший перед нею сцены из физиологии частной и публичной жизни, и метнулась с табуреткой назад, запах буженины стремительно близился к полу вместе с ее мужем, отслоившимся от люстры, и его воплем, полностью отвечающим ситуации. Все оказавшееся в эпицентре смешалось, на миг застыло и раскинулось на стороны, как кувшинка в июле.
Первой опомнилась жена.
– Вова, – слабо сказала она, обвивая ногами лежащий поверх нее стул. – Вова, милый. Ты жив или нет? Говорила я, надо было вызвать специалиста… дать двадцатник ему… Вова!
– Не знаю, – отвечал он голосом ежика, упавшего в реку. – Это сейчас трудно сказать. Сказать это сейчас практически невозможно.
– Вова! – затревожилась она, не привыкнув слышать от мужа хиастических конструкций и справедливо подозревая в них следствие электрического шока. – Вовочка, милый! Ты же у меня один… это я автоматически за телевизор ухватилась… Бог с ним, с телевизором, телевизоров у нас сколько еще будет, а муж, он незаменим… Вова! Поговори со мной! Хотя бы немного!
– Не могу найти темы, – отвечал Вова тем же голосом. – А что это ты, Лена, – вымолвил он, к ее облегчению, уже несценическим, хотя разбитым голосом, приподнимая переднюю часть от пола, – красная такая?
– Где? – забеспокоилась она о себе, которой у нее тоже другой не будет, оглядывая себя в пределах доступного.
– Да везде. Лицо у тебя… это тебе кровь в него бросилась? И руки… И волосы розовые у тебя. Розовые.
Не слышавшая, чтобы перекись водорода производила такое действие, Лена сунулась к уцелевшему в состоявшейся вакханалии зеркалу и не нашла в себе важных изменений, кроме множественных ссадин в плоскости лица и оконечностей ног. Меж тем ее муж послойно поднимался с пола, получая возможность лично оценить плоды своей самонадеянности в электротехнике.
–Учили же, – сказал он. – Так вот звездой, а так треугольником. Тут ноль, а там не трогай, там фаза.
