связывая ее с божественно-духовным началом. Такие чувства жили в учениках Будды. Освободиться от всех борений жизни; быть связанным с земным миром только через просветленное, устремленное к духу ощущение души, которое переживается в сострадании, а самому проходить через бытие, стремясь к духовному совершенству; угасить потребности, по возможности мало быть привязанным к тому, что связывает внешнего человека с земным существованием. Так странствуют по свету ученики Будды, таким видят они назначение и цель своего ученичества.
И если мы проследим столетия, в которые распространялся буддизм, и спросим себя: «Что жило в разрастающемся буддизме, что жило в душах, в сердцах его приверженцев?», то мы получим в ответ: эти люди были обращены к высоким целям. Но в центре всего их мышления, чувствования и ощущения жил великий образ Будды, — оглядка на то, что он сказал в таких увлекающих, значительных словах об освобождении от страданий жизни. В центре всего мышления и чувствования, в сердцах его учеников, в сердцах его последователей на протяжении столетий жил всеобъемлющий, могучий авторитет Будды. Что сказал Будда, было для его учеников и последователей святым словом.
Отчего происходило так, что этими учениками и последователями слова Будды считались как бы вестью с Небес? Основанием этому было то, что эти ученики и последователи жили в вере, в признании того, что тогда, в событии свершившемся под деревом Бодхи, в душе Будды возгорелось истинное знание о мировом бытии, засветился свет, Солнце Вселенной, и потому все, что исходит из его уст, собственно, равноценно речам духа Вселенной. Все дело в этом настроении, которое жило в сердцах учеников Будды и его последователей, в святости этого настроения, в своеобразии, в окраске этого настроения. Все это мы поставим перед своим духовным взором, чтобы научиться понимать то, что произошло за полтысячелетия до Мистерии Голгофы.
А теперь рассмотрим другую картину мировой истории. Для долгого времени человеческой эволюции то, что отстоит друг от друга на расстоянии, например, столетия, поистине можно назвать одновременным. Столетие не играет роли, когда речь идет о тысячелетиях эволюции человечества. Поэтому мы можем сказать: хотя картину, которую мы теперь вызываем перед своей душой, надо отнести на столетие позднее, но для развития человечества она почти одновременна событию, которое мы обозначили как событие Будды.
В пятом столетии дохристианского летосчисления мы видим другую индивидуальность, тоже постепенно собравшую вокруг себя в древней Греции учеников и приверженцев. Для понимания развития последних столетий поставим перед собой образ этой индивидуальности: мы видим Сократа (Сократ (470– 399 до Р. X.)), собравшего вокруг себя учеников в древней Греции. И для того, чтобы поставить Сократа в эту связь, надо принять в расчет тот великий образ Сократа который воссоздал Платон (Платон (427–347 до Р. Х.),в диалогах «Протагор», «Пир», «Горгий», «Апология Сократа», «Критон» и «Федон»), и которая в основных чертах была, по-видимому, подтверждена великим философом Аристотелем (Аристотель (384–322 до Р. X.)). Надо только принять во внимание, что великий философ Платон нарисовал образ Сократа весьма убедительно, и можно сказать: благодаря Сократу на Западе возникло движение. И кто, собственно, примет во внимание весь характер культурного развития Запада, тот придет к тому, что для западной культуры было решающим то, что можно назвать «сократическим элементом». Если даже этот сократический элемент на Западе распространяется по волнам мировой истории неуловимее, чем буддийский элемент на Востоке, то параллель между Сократом и Буддой все же провести можно. Но мы должны своеобразно охарактеризовать учеников и последователей Сократа — совершенно иначе, чем учеников и последователей Будды. Можно сказать: все, что принципиально отличает Запад от Востока, выступает перед нами в основной разнице между Буддой и Сократом.
Сократ собирает вокруг себя учеников. Как он себя чувствует в их среде? Искусство Сократа относиться к своим ученикам назвали искусством духовной повивальной бабки; ибо он хотел, чтобы его ученики научились сами извлекать знание из своих душ. Он так ставил свои вопросы, что приходил в движение внутренний строй душ учеников; так что он, собственно, ничего не привносил в них от себя, но все извлекал из самих учеников. Поэтому несколько сухой, трезвый элемент, который имеет в себе сократическое мировоззрение и его искусство мировоззрения, происходит от того, что Сократ апеллировал к самостоятельности, исключительно к собственному разуму каждого ученика, когда с их толпой, — несколько иным образом, но все же подобно Будде, — проходил по улицам Афин, как Будда со своими учениками проходил по дорогам Индии. Но если Будда повествовал о том, что он получил через озарение под деревом Бодхи, и в течение столетий действовало то, что он получил из духовного мира и излил на своих учеников, так что в них продолжало жить то, что жило в самом Будде, — Сократ не имел ни малейшей претензии на то, чтобы в качестве «Сократа» продолжать жить в сердцах своих учеников. Он даже не хотел, стоя перед своими учениками, что-либо переносить в души учеников, но хотел им самим предоставить извлекать из себя то, что в них содержалось. Ничего от Сократа не должно было переходить в души учеников, — ровным счетом ничего.
Нельзя помыслить большую разницу, чем между Буддой и Сократом. В душах учеников Будды должен был всецело жить сам Будда. В душах учеников Сократа должно было жить так же мало от самого Сократа, как мало проявляется в ребенке, живет в нем то, что было сделано акушеркой. Духовный элемент должен был проявляться у учеников Сократа через его акушерское искусство, которое ставило человека на собственные ноги, извлекало из человека то, что есть в нем самом. Именно этого хотел Сократ. Можно было бы разницу между Буддой и Сократом охарактеризовать еще следующими словами: если бы голос с Небес хотел указать, что должны иметь через Будду его ученики, то он бы сказал: «Возжигайте в себе то, что жило в Будде, чтобы через Будду найти дорогу к духовному бытию!» А чтобы подобным же образом охарактеризовать, чего хотел Сократ, надо сказать: «Сократ взывал к своим ученикам: «Стань тем, что ты есть!»
Надо сказать себе, ставя перед собой эти две картины: здесь стоят перед нами два полярно противоположных течения развития. Они некоторым образом соприкасаются, — но только на своих крайних концах. Не следует смешивать вещи друг с другом, надо их характеризовать в их различии, — а затем следует показать, где все-таки есть высшее единство. Если представить себе Будду перед учеником, то можно сказать: он старается (вы это можете узнать и в речах Будды) самыми возвышенными словами, в постоянно повторяющихся выражениях (а они необходимы, их нельзя выпускать при передаче речей Будды) возжечь в душе ученика то, что нужно, чтобы поднять его к духовным мирам с помощью того, что он сам, Будда, пережил под деревом Бодхи. Слова выбираются так, что они звучат отрешенно от Земли, как небесное сообщение из небесного мира, срывающееся с уст, которые говорят под непосредственным впечатлением, наступившим при озарении и которое хотят передать.
А как мы можем представить себе Сократа и перед ним его ученика? Сократ пытается объяснить ученику отношение человека к Божеству простейшими рассудочными понятиями повседневности, — как он, ученик, должен думать, как связываются логические суждения. Всегда самым трезвым образом, на самое обыденное направляется ученик; он должен применять то, что может завоевать простой логикой, к тому, чего он может достигнуть на пути познания. Только раз Сократ поднимается на такую высоту, что говорит так, как Будда говорит своим ученикам. Это происходит один раз — тогда, когда он идет навстречу смерти, когда он говорит о бессмертии души непосредственно перед смертью. Тогда он говорит, воистину, как высший озаренный. Но он опять-таки говорит так, что все, что он говорит, может быть понято, только если принять во внимание его совершенно личное переживание. Поэтому его слова так легко доходят до сердца, так внятно говорят нашей душе. В платоновском диалоге о бессмертии души Сократ говорит: «Разве я не старался всегда, всю жизнь достигать через философию то, что человек может достигнуть, чтобы освободиться от чувственного мира? А теперь, когда моя душа скоро освободится от всего чувственного, не должна ли она радостно устремляться в душевный элемент, разве я не должен радостно устремляться в то, к чему я всегда внутренне стремился, когда стремился к философии?»
Кто может охватить во всем настроении эту беседу Сократа в «Федоне», тот чувствует себя непосредственно перенесенным в ощущение, которое вытекает из возвышенных учений Будды, который говорит к сердцам своих учеников. И тогда можно сказать о полярном различии этих двух личностей: в одной определенной точке они так поднимаются, что и в их полярной противоположности проявляется единство. Если мы направим взор к Будде, мы увидим: речи Будды таковы, что хочется сказать — чувство от беседы Сократа о бессмертии души сопровождает все время речи Будды. Я имею здесь в виду настроение, напряжение души. А то, что разлито всегда в других речах Сократа, которые всегда исходят из того, чтобы
