Контрамации отказываться не станет и подати, которых при Витенеже не было, пообещает отменить. А много ли шляхте надо? Подпел, подыграл и готово!
— Что-то я не пойму, к чему ты ведешь? — вмешался пан Корак.
— Ты гляди непонятливый какой! — рассмеялся пан Пчалка. — И ты не понял еще, пан Анджиг?
— Я-то догадываюсь...
— Верно! По наследству нужно корону передавать, по наследству!
— Ну, ты... — Пан Гурка охнул и прикрыл ладонью рот.
Анджиг Далонь затряс головой, хорошо, что еще знамение не сотворил, словно нечисть узрел, не к ночи будь сказано.
— Это немыслимо!
— А раньше много немыслимым казалось из того, что нынче само собой разумеется. Про ту же Контрамацию лет двести назад кто помыслить мог? А про то, что грозинчанин прилужанским подскарбием будет?
— Нет, — Анджиг помотал головой отрицательно. — Нельзя. Против закона. Мой отец жизнь готов положить, чтоб все по закону было...
— Так почему бы через Сенат закон не провести? — Пан Пчалка уставился прямо в глаза хорунжего.
Анджиг не выдержал и отвел взгляд, прошептал еле слышно:
— Точно, — а вслух сказал: — Кто же возьмется в Сейме такой закон предложить? Кто не побоится?
— Эй, панове, вы что задумали? — воскликнул пан Корак. — Вы хоть разумеете, к чему королевство толкнуть можете?
— Закрой рот, пан Гурка, — пристукнул кулаком по столу пан Пчалка. — Не твоего ума дело. Выпей лучше еще. — Он щедрой рукой плеснул в чарку пана Гурки так, что вино хлынуло через край, растекаясь по столу кровяной лужицей. — Выпей и помолчи. А ты, пан Анджиг, подумай хорошенько. Как друг тебе советую. В случае чего знай: выговские гусары на твоей стороне.
— Пан полковник...
— А пана полковника и переназначить недолго. Давай-ка выпьем, пан Анджиг!
— За что?
— Чтоб все наши мечты сбывались! Чтоб крепли Великие Прилужаны на зависть всем врагам! — произнес пан Пчалка, наливая вино.
Они поднялись, отодвинув табуреты.
Чокнулись.
— За Великие Прилужаны от Стрыпы до Луги! — воскликнул Анджиг. Тост вполне уместный нынешней осенью в Выгове и даже, можно сказать, обыденный.
— На погибель врагам! — поддержал его Павлюс.
А пан Корак, закусив ус, горестно прошептал:
— Что ж вы творите, панове? Что ж вы творите...
Гусары выпили. Замерли на мгновение.
Из залы донеслись заключительные аккорды шпильмана:
— Эх! — Пан Пчалка стряхнул последние капли вина на глинобитный пол, крякнул, вытер усы. — Ты, самое главное, пан Анджиг, нас не забывай, как королем станешь.
— Довольно! — сурово оборвал его пан хорунжий. — Пошутили и будет. Не о том сейчас думать надобно.
— Хорошо сказано! — поддержал его пан Корак. — Добрую шутку я понимаю, это да! А то уж можно подумать, что заговор какой вы затеяли, панове.
— Вот еще сказал! — усмехнулся пан Пчалка. — Мы — и заговор. Да разве гусары могут заговор затевать? На гусарах все Прилужанское королевство держится. Так, пан Анджиг?
— Так! За державу печалиться надо. Врагов рубить всяких. И внешних, и внутренних. А заговоры затевать — это мы оставим курощупам малолужичанским, заливанщанским хитрованам да хоровским купчишкам, которые в Скорняге души не чают.
— Слава Господу! — Пан Гурка истово сотворил знамение. — Ныне, и присно, и во веки веков слава!
— Аминь! — Его товарищи набожно повторили знамение, повернувшись лицами к храму святого Анджига Страстоприимца, покровителя пана хорунжего.
— А что это за шум в зале, панове? — вдруг приподнял бровь пан Пчалка.
Анджиг и Гурка прислушались. И вправду, в зале творилось что-то непотребное. Шпильман Кжесислав сбивчиво увещевал кого-то, срываясь на визг совсем на по-шпильмански. Громыхнул перевернутый табурет.
— А ну-ка, панове, за мной... — Пан хорунжий, подавая пример, откинул занавес, разделяющий эркер и залу.
Его внимание тотчас же привлекла дивной красоты пани, застывшая посреди непривычно пустого шинка. Белая, как самый дорогой угорский мрамор, кожа. Локоны, черные, подобно гриве лучшего султанатского аргамака, вырвались на свободу из-под упавшего на плечи нежно-лазоревого бархатного капюшона. Ресницы-опахала бросали густую тень на высокие скулы, а в правом уголке рта примостились две родинки-близняшки. Будто глазки неведомой зверушки.
Как черные вороны вокруг голубки, стояли вокруг панянки шестеро сурового вида вооруженных мужчин в темных, измаранных понизу грязью мятелях и овчинных шапках. С первого взгляда видно — лихие люди. Круки. Убьют и не задумаются. Четверо стояли совсем рядом, а двое в отдалении. Один из них потирал кулак, усмехаясь в усы и поглядывая на торчащие из-за стола подошвы полусотника-стражника, а другой откровенно скалился, приставив острие клинка к груди вцепившегося в рукоятку сабли сродственника пострадавшего.
— А я говорю, пойдем! — Самый здоровый из разбойников протянул руку, пытаясь сцапать прекрасную пани за рукав.
Анджиг отметил про себя, что «пойдем» прозвучало как «пойдзем» — несомненный признак, с головой выдающий грозинчанина.
С неожиданной ловкостью женщина отскочила в сторону:
