близких многой нечисти высокопоставленной значится. А люди его уважают.
— Так то Седобород! А мне за что честь такая?
— Слово свое ты держишь, — веско заметил Сичкарь и выпил разом целую кружку. — Потому и звал я тебя на встречу эту.
— Какое слово? Не давал я тебе слова никакого!
— А как же про брата моего Чер-Туя, уговор наш? Али и это забыл?
— Так ведь я не узнал ничего! — возразил Лад и тут же пожалел о сказанном. Не терпел Сичкарь, когда ему перечили. Гневен становился, ужасен. Но в этот раз пронесло.
— Наслышан я про беду твою. Только дела это по меняет. Ты обещал узнать про брата моего, ты и узнал.
Лад затаил дыхание.
— Говорите, ваше Партайгеночество, говорите. — Гоблин тоже был заинтересован.
— Получил я весточку от него.
— От кого?
— От брата старшего, от Чер-Туя. — Лад поймал себя на мысли, что слышит это имя уже второй раз, а не плюется. — Отписал он мне, что ты, Лад, озабочен был его судьбой. Ему в диковинку такое, чтоб, значит, люди о нем беспокоились. А когда поведал ты ему, что я просил справиться о здоровье его, тут он даже прослезился. А слезы у него горючие, пожара не избежать. Сгорели-таки пять амбаров добра Девы Песков. Ха-xa-xa!! Только ей, ведьме старой, эти пять амбаров как крупинка одна из мешка полного.
— Я с Чер-Туем говорил?! И жив остался?
— А что тут такого? Брат мой умом не обижен, многое видит.
— А где?
— Что?
— Где я с ним встречался?
— У Девы Песков, — озадачился Сичкарь, но тут же спохватился. — А-а, тебе же не вспомнить... Забываю я про беду твою. Ну да скоро и до нее доберемся.
— И откуда ты всё знаешь? — С лестью хитрой подал гоблин главной нечисти еще одну кружку полную.
— Из письма брата.
— А-а, — разочарованно произнес Лад. — Значит, всё, что в письмо не вошло, тебе не ведомо?
— Тут твоя правда. Знаю только то, что брат написал. Словам сказанным не поверил бы. Но словам, написанным на шкуре выделанной, с демона песчаного живьем содранной, верить можно.
— И что же с твоим братом приключилось?
— А ничего. В меланхолии он. Бросил он все дела и заботы и валяется на перинах мягких у Девы Песков, угнетает себя лягушачьей кровью перебродившей... М-м, питье вкуснейшее, для нас, нечисти, всё равно что вино франзонское для вас, человеков.
Ладу тошно стало и он сплюнул всё-таки. Даже гоблина перекрутило. Но Сичкарь ничего не заметил. Глаза его закрыты были, он о чем-то мечтал блаженно.
— А всё из-за стервы той заморской! — рыкнул вдруг Сичкарь. — Вот ведь какая попалась, всё нутро ему измотала.
— Кто такая? — Гоблин не мог забыть лягушачью кровь, и потому стремился отвлечь Сичкаря от воспоминаний о гастрономических изысках брата старшего. Ведь, поди, не одной кровью лягушачьей изводил и нежил себя Чер-Туй. Кто знает, чем еще утробу свою ненасытную баловал князь нечисти.
— Кто... Нашлась одна... У Девы Песков работает за столом с рулеткою. А до этого во Франзонии где-то промышляла по-мелкому: свиней ворожила, пшеницу скручивала, и с привидениями тамошними дружбу водила... Прикипел к ней Чер-Туй, за ней и к Деве Песков подался... Пропадает там в черной меланхолии, ничего не хочет. Лишь ее видя, силу жить в себе чувствует. Пишет, мол, глянет — как золотом одарит, а отвернется — пусто вокруг становится... Только на кой ему золото?! И так богат как Крез! Не думал я, что брат мой старший из-за девки в тоске дремучей сгинет. А ведь бывало, веселились мы с ним так, что людям в округе тошно становилось. Да-а, было время...
Большущий комар присосался к руке Сичкаря, втянул в себя кровушки нечистой и сдох тут же. Сичкарь щелчком сбросил тельце дохлое на землю, придавил ступней огромной.
— Налей мне, Сэр Тумак. Что-то тоскливо нынче.
Гоблин, пока цедил кружку напитка пенного, взглядом пытался дать понять Ладу, что пришло время вопросов дельных. И брови хмурил, и моргал часто, всё без толку. Наконец шмыгнул носом громко и подал Сичкарю кружку полную.
— Стало быть, про поход наш больше ничего ты не знаешь, — притворно вздохнул Лад, поняв гоблина. — Жаль. Думал я, у такого поганца, как ты, много ушей ни земле посадской имеется...
— Имеется! — с гордостью отвечал Сичкарь. — Как же не быть шпионам, есть. Куда без них... Да, занятное дельце с походом вашим вышло. Пропадали где-то год с половинкою, богатства в Посад наслали не меряно, а сами ничего не помните. Слух стоит, мол, много стран узрели очи ваши... Позабавили меня известия такие сперва. А после думать стал...
— А демоны твои, что у нас извозчиками были, что говорят? — Гоблин пристально посмотрел в морду Сичкиря.
— Эх, — вздохнула нечисть, — в том то и дело, что молчат они.
— Как так? — Лад хотел пива пригубить, да так и застыл с кружкой у рта. — Онемели, что ли?
— Да нет, не онемели. Лепечут по-своему про встречу на тракте, про подковы заговорные, про серебро летучее в руках одного попутчика вашего, и всё! Больше ничего, мол, не знаем, хоть пытай нас!
— Пытал? — содрогнулся Лад.
— А как же! И железом каленым пробовал, и кнутом сыромятным кожаным. Даже колом осиновым пугал! Кричат, бестолочи, криком пронзительным, что ничего не знают.
— Ну, ты это... погорячился с ними.
— Ничего, для них всё терпимо.
— Не окончил еще борьбу партийную? — затронул Лад больную тему, чтобы хоть как-то отомстить Сичкарю за демонов несчастных.
Да только прогадал он. Морда Сичкаря расплылась в улыбке.
— В этом вопросе порядок. За полтора года многое успел. Раскол в партии уничтожил. Тех буйных и умных из Бовуссии помнишь? Так вот, в ссылку их отправил дальнюю. Да конвою строго приказал при первом удачном случае в расход их пустить. Слух об этом укрепил ряды. Врагов сдавать стали пачками. Да только не глупый я, понимаю — из сотни обвиняемых лишь десять виноваты... Теперь-то мы готовы к переменам, а они не за горами.
— С чего ты взял? — не унимался Лад, хотя гоблин взглядом просил не касаться больше этой темы опасной.
— А ты, глупый, не видишь? Оглянись вокруг — перемены уже рядом. Дедовскому укладу конец пришел. Что далеко ходить, в Посаде вашем событий хватает... Ты только присмотрись внимательно, всё ли так, как раньше было? Чую, кончится всё это военной экспансией...
Возвращался Лад в Посад в смутных сомнениях.
В Посаде костры пылали, улицы и площади освещали. Где-то кони ржали, свиньи хрюкали, изредка гуси голос тревожный подавали. Запоздалые гуляки домой возвращались, восхваляя щедрость совета — второй день гульба идет, и никто за праздность не корит. А то, что бабы ворчат, так их слова что ветер, взъерошат волосы на голове и прочь летят. Только ветер иногда, думал Лад, может и бурей обернуться.
Когда к дому подходил, заметил Лад, как тень чья-то метнулась вдоль забора. Насторожился, прислушался, — не звякнет ли где металл клинка, не раздастся ли шорох неосторожный. Вспомнил слова Седоборода, и озноб по спине пробежал. Тут легла ему на плечо чья-то рука. От неожиданности отпрыгнул Лад шага на три и обернулся, готовый к схватке. Сердце глухо стукнуло в груди, упало куда-то, и дыхание прервалось.
— Кто тут? — как можно суровее спросил он. Казалось ему, что от голоса грозного должны сейчас же все враги его явные и тайные на свет выйти и повиниться в помыслах злых. Только на жалкий шепот его раздался в темноте смех.
