одном случае дают действовать одним, в другой раз другим побочным условиям. Тогда находят, что через все эти видоизменения проходят нечто постоянное. Конечно, при всех комбинациях необходимо удерживать существенное. Тогда оказывается, что во всех этих отдельных опытах одна составная часть фактов остается неизменной. Она составляет высший опыт в опыте. Это есть основной факт, или первичный феномен.
Эксперимент должен нам дать уверенность, что на известный процесс не влияет ничего, кроме того, что нами учитывается. Мы устанавливаем определенные условия, природа которых нам знакома, и выжидаем, что отсюда последует. Так получаем мы объективный феномен на основании субъективного творчества. Мы имеем нечто объективное, которое в то же время насквозь субъективно. Эксперимент поэтому есть истинный посредник между субъектом и объектом в неорганическом естествознании.
Зерно изложенного нами здесь воззрения находится в переписке Гете с Шиллером. Письма Гете 410- ое и 413-ое и Шиллера 412-ое и 444-ое касаются этого предмета. Они называют метод этот рациональным эмпиризмом, потому что он делает предметом науки только одни объективные процессы; но эти объективные процессы связуются воедино тканью понятий (законов), которую наш дух открывает в них. Чувственные процессы в постигаемой лишь мышлением связи — вот что такое рациональный эмпиризм. Если сопоставить упомянутые письма со статьею Гете «Эксперимент как посредник между субъектом и объектом», то вышеприведенную теорию придется признать последовательным выводом из нее.[1]
Итак, для неорганической природы вполне применимо то общее отношение, которое мы установили между опытом и наукой. Обыкновенный опыт есть лишь половина действительности. Для чувств только и существует одна эта половина. Другая половина существует только для нашей способности духовного восприятия. Дух поднимает опыт от «явления для чувств» к своему собственному явлению. Мы показали, каким путем возможно в этой области подняться от содеянного к действующему. Последнее находит дух, когда он подходит к первому.
Мы получаем научное удовлетворение от какого-нибудь воззрения лишь тогда, когда оно нас «водит в завершенное целое. Но чувственный неорганический мир ни в одной точке своей не является завершенным; нигде не выступает индивидуальное целое. Всегда один процесс отсылает нас к другому, от которого он зависит; этот к третьему и т. д. Где же тут завершение? Неорганический чувственный мир не доходит до индивидуальности. Только в своей всецелости он закончен. Чтобы получить целое, мы должны стремиться понять совокупность неорганического как единую систему. Такая система есть Космос.
Проникающее до конца понимание Космоса есть цель и идеал неорганического естествознания. Всякое не идущее до конца научное стремление есть лишь подготовка, лишь часть целого, но не само целое.
Долгое время наука не решалась приступить к органическому. Она считала свои методы недостаточными для понимания жизни и ее явлений. Более того, она вообще полагала, что здесь кончается вся та закономерность, которая действует в неорганической природе. Если для неорганического мира признавалось, что явление становится понятным, когда мы знаем естественные условия его возникновения, то здесь это просто отрицалось. Представляли себе, что организм целесообразно заложен Творцом по определенному плану. Для каждого органа предначертано его назначение, все вопросы здесь могут сводиться лишь к одному: какова цель того или другого органа, для чего существует то или иное? Если в неорганическом мире обращали внимание на предусловия какой-либо вещи, то для явлений жизни их считали совершенно безразличными и главное ударение делалось на назначение вещи. И при процессах, связанных с жизнью, не искали их естественных причин, как это делалось при физических явлениях, но считали необходимым приписывать их особой жизненной силе. То, что образуется в организме, представляли себе продуктом этой силы, которая стояла просто вне прочих законов природы. Так, наука до начала нашего столетия, собственно, не знала еще, как приняться за организмы. Она ограничивалась одной областью неорганического мира.
Ища таким образом закономерность органического не в природе объектов, а в мысли, которой следовал Творец при их создании, отрезали себе тем самым всякую возможность какого бы то ни было объяснения. Как могу я узнать эту мысль? Ведь я ограничен тем, что имею пред собою. Если оно сало не раскроет мне внутри моего мышления своих законов, то моя наука прекращается. Об отгадывании планов, которым следовало вне меня стоящее существо, в научном смысле не может быть речи.
В конце прошлого столетия почти всюду еще продолжало господствовать мнение, что не существует науки, объясняющей жизненные явления в том смысле, как, например, объясняет свои явления физика. Кант пытался даже дать этому воззрению философское обоснование. Он считал рассудок наш способным лишь восходить — от частного к общему. Частное, отдельные вещи, ему даны, и из них он мысленно отвлекает всеобщие законы. Этот род мышления Кант называет дискурсивным и полагает, что оно единственное, свойственное человеку. Поэтому, согласно его воззрению, наука может существовать лишь о таких вещах, где частное, взятое само по себе, не имеет своего понятия и может быть лишь подведено под отвлеченное понятие. Относительно организмов условие это, по Канту, не соблюдено. Здесь каждое отдельное явление обнаруживает целесообразное, т. е. понятийное устройство. Частное носит в себе следы понятия. Для понимания таких существ у нас, по мнению кенигсбергского философа, отсутствует всякое предрасположение. Мы в состоянии понимать лишь там, где понятие и отдельная вещь разъединены; где первое представляет собою общее, а последняя — частное. Поэтому нам не остается ничего другого, как положить в основу наших наблюдений над организмами идею целесообразности и смотреть на живых существ, как если бы в основе всех их проявлений лежала система неких намерений. Таким образом, Кант здесь как бы научно обосновал ненаучность.
Гете решительно высказывался против такого ненаучного способа действия. Он никогда не мог понять, почему наше мышление должно быть недостаточным для того, чтобы спрашивать относительно какого-нибудь органа живого существа не: к чему он служит, а: откуда он происходит. Это лежало в его природе, которая постоянно понуждала его видеть каждое существо в его внутреннем совершенстве. Ему казалось ненаучным рассматривать одну лишь внешнюю целесообразность органа, т. е. заботиться только о пользе его для другого. Что это может иметь общего с внутренней сущностью вещи? Для него дело идет всегда не о том, к чему что-нибудь пригодно, а только о том, как оно развивается. Он хочет рассматривать объект не как законченную вещь, а в его становлении, дабы узнать, какого он происхождения. В Спинозе его особенно привлекало то, что он не признавал этой внешней целесообразности органов и организмов. Гете требовал для познания органического мира такого метода, который был бы совершенно научным в том же смысле, как и применяемый нами к миру неорганическому.
Не в такой гениальной форме, как у него, но не менее решительно все снова и снова выступало требование такого метода в естественных науках. В настоящее время, по всей вероятности лишь очень незначительное количество ученых сомневается в возможности его. Но удались ли попытки, произведенные кое-где для введения этого метода, это, конечно, вопрос другой.
Здесь, прежде всего, была сделана большая ошибка. Полагали, что следует просто перенести в царство организмов метод неорганических наук. Применяемый в них метод считался вообще единственно научным и полагалось, что если органика может быть научной, то она должна быть таковою совершенно в том же смысле, как, например, физика. О возможности же понятия научности гораздо более широкого, чем то, к которому мы привыкли при «объяснении мира по законам мира физического», совершенно забывали. Даже в настоящее время еще не пробились до признания этого. Вместо того чтобы исследовать, на чем, собственно, покоится научность неорганических наук, и затем подыскивать метод, который мог бы с соблюдением найденных при этом требований быть применен к миру живого, законы, найденные на этой низшей ступени бытия, были просто объявлены универсальными. Но надо было бы прежде всего исследовать, на чем вообще покоится научное мышление. Мы сделали это в предыдущих главах. Мы также узнали в них, что неорганическая закономерность не есть нечто единственно существующее, а представляет собою лишь частный случай всякой возможной закономерности вообще. Метод физики есть просто частный случай общего способа научного исследования, причем принимается во внимание природа соответствующих предметов и область, которой занимается эта наука. Когда этот метод распространяют на органическое, то тем самым вычеркивают специфическую природу последнего. Вместо того чтобы исследовать органическое сообразно его природе, ему навязывают чуждую ему закономерность. Но таким
