— Мне кажется, его все равно убили бы. — Ольгу было жаль, и я намеренно говорила мягко, но уверенно. — От вас, по сути дела, ничего не зависело.
Судьба! Мы только тешим себя мыслью, будто что-то решаем, а на самом деле там, — я многозначительно возвела глаза к потолку, — все решается за нас!
— Вы действительно так думаете? — На секунду мне показалось, что в ее зеленых глазах промелькнула горькая усмешка. — Странно, что при такой мудрой покорности и смирении перед судьбой, вы выбрали столь экзотический вид бизнеса!
— Ну, во-первых, я актриса, а во-вторых — обстоятельства…
— И в-третьих, вы были всего лишь проводником высшей воли. — Ольга кивнула согласно, но иронично. — Ладно, оставим эту тему… Хотите еще вина?
Вина я не хотела и о чем говорить дальше — не знала. Альбом по-прежнему лежал на моих коленях. Почти машинально я перелистнула страницу и увидела еще несколько фотографий покойного Вадима Петровича. На некоторых он был запечатлен вместе с Ольгой и почти везде обнимал ее за талию и по- щенячьи терся щекой о плечо. Один из снимков был сделан на базе отдыха — самой что ни на есть типичнейшей — с теннисным кортом, танцплощадкой и одноэтажными корпусами, теряющимися в тени деревьев. Когда-то, а точнее два года назад, мы с Пашковым отдыхали в таком же санатории. Только это было далеко на Алтае, среди местных достопримечательностей числилось соленое озеро, а посреди убожества стандартных полудомиков-полубытовок возвышался еще один корпус — белоснежный красавец с номерами люкс. Там мы, кстати, и жили…
Но сейчас меня тревожили отнюдь не ностальгические воспоминания об ушедшей любви. Знакомое, смутное ощущение опасности ледяным холодком разливалось от затылка к плечам и шее. В комнате сразу стало как-то сумрачно и слишком тихо.
Я еще раз вгляделась в снимок — ничего подозрительного! Столовая, корпуса, волейбольная площадка. Бирюков, обнимающий Ольгу. Ее слегка растрепанные волосы, его тенниска с «крокодильчиком» на правом кармане… И все-таки тревога продолжала безжалостными тисками сжимать мое бедное сердце, острой, пульсирующей болью отдаваясь в желудке.
Взгляд мой переполз на следующую фотографию, и тут… И тут мне пришлось послать подальше свой реализм вместе со скептицизмом! Попроси меня минуту назад подробно описать изображенное на этом снимке, я, вне всякого сомнения, не смогла бы этого сделать, а вот мое подсознание уже запомнило все и вычленило самое главное. Иначе откуда взялось бы это раздирающее нервы предчувствие беды?
Фотография была сделана в холле какого-то кафе или ресторана. Бирюков, как и на пляжных снимках, обнимал Ольгу, улыбался чуть развязно и немного пьяно. Позади них искрил мелкими брызгами искусственный фонтанчик, у стены, выложенной мозаикой, болтала компания из двух мужчин и трех женщин, а чуть левее, в самом углу фотографии…
Там было это… Видит Бог, я бы гораздо меньше испугалась, увидев на снимке летающую тарелку со злобными зелеными человечками, пожаловавшими на ней.
На заднем плане в левом углу фотографии стоял Человек в сером. Точнее, в кадр попала его половина. Половина длинного плаща, рука, опущенная в карман, и половина лица, замотанного бинтами. И все это в мерцающем тусклом сиянии!
— Что это?! — хрипло спросила я у Ольги, нервно тыча пальцем в снимок.
— День рождения еще одной моей одногруппницы, — ответила она, глядя на меня тревожно и непонимающе.
— Я спрашиваю: вот это что?! Она, сощурившись и слегка оттянув уголок глаза к виску, как это обычно делают близорукие люди, вгляделась в фотографию.
Зеленые ее глаза испуганно распахнулись.
— Но ведь туда было приглашено всего пятнадцать человек! — прошептали ее помертвевшие губы. — Вадим еще идти не хотел, потому что все свои, все друг друга с первого курса знают… Там не должно было быть посторонних, честное слово, Женя!
— И маскарада программа конечно же не предусматривала? И никто из приглашенных не страдал навязчивой идеей переодевания? И эта ваша подруга, ну, та, которая страшная, не удостаивала своим присутствием честную компанию?
У меня за последнее время начал вырабатываться странный иммунитет к стрессам, и способность хоть сколько-нибудь соображать восстанавливалась достаточно оперативно. Но Ольга, как оказалось, тоже не совсем впала в прострацию, поэтому смысл моих гнусных инсинуаций уловила.
— Оставьте ее в покое. — Она решительно и как-то брезгливо мотнула головой. — Не было ее там! Не было! Говорю же, она никуда не выходит! Не в том направлении вы ищете, поверьте… Это же бред какой- то… Но почему я его не заметила, когда фотографировалась? Почему никто не заметил? Не могли же не обратить внимания на такую колоритную фигуру? Откуда он там взялся?.. И силуэт какой-то странный. И сияние это…
Фраза осталась незаконченной, но вывод напрашивался сам собой: то, что происходит, выходит за рамки человеческого понимания и не человеческая рука срежиссировала весь этот чудовищный спектакль.
Однако я склонялась к материалистическим объяснениям, и вполне материальная записная книжка впивалась острым углом мне под ребра. «Я. подумаю об этом завтра!» — сказала бы в этом случае моя любимая героиня Скарлетт О'Хара. Я тоже собиралась подумать завтра обо всем, чему не нахожу объяснения в этой истории. Сегодня же надо было под каким-то вежливым предлогом распрощаться с хозяйкой. Разговор вроде бы еще не закончился, но продолжать его не имело смысла, а пусть слабенькая и натянутая, но все-таки версия у меня была.
Пока в моей голове шел процесс отбраковывания ситуаций, при которых внезапное бегство выглядело бы неестественным, Ольга успела убрать альбом и проглотить, не запивая, пару таблеток из маленькой белой пачки.
— Знаете, Женя, — проговорила она, возвращаясь на диван, — по-моему, мы с вами зашли в тупик. Все это, конечно, и страшно и странно, но должно же быть какое-то логическое объяснение!
«Вот именно! — мысленно съязвила я. — Слава тебе Господи, додумалась!» А вслух произнесла:
— Да, но я пока его не вижу. Может быть, нам стоит разойтись и подумать?
Хотя бы до завтра?
— Я вам то же самое хотела предложить… Мне, наверное, следует поговорить с кем-нибудь из тех, кто был на том дне рождения. Может быть, только я ничего не видела, а на самом деле…
— Да-да, конечно же! — подхватила я поспешно и поднялась с дивана, раздосадованная тем, что записная книжка норовит выскользнуть из-под ремня джинсов, и если не грохнуться на пол, то уж точно остро выпятиться через тонкий трикотаж джемпера. — Давайте созвонимся завтра ближе к вечеру. Мой телефон вы знаете…
— А свой номер я вам сейчас запишу! — Ольга, аккуратно обогнув меня, вышла в прихожую. Мне немедленно стало дурно при мысли о том, что сейчас она обнаружит пропажу записной книжки и начнет поиски, а после потребует от меня сдать награбленное. Но к счастью, обошлось. В комнату она вернулась с маленьким листочком бумаги для записей, на котором черным маркером был выведен номер телефона.
Я приняла его с благодарностью и, поддерживая диафрагму (а на самом деле, чертову записную книжку), как оперный певец перед выступлением, начала продвигаться в сторону выхода.
— Будьте осторожны, — на прощанье сказала Ольга и подала мне куртку.
— Это вы будьте осторожны. — Мне даже удалось сочувственно улыбнуться. — Вы-то идете что-то выяснять, в чем-то разбираться, а я собираюсь тихо-мирно отсиживаться дома.
Естественно, я врала…
В люберецкой квартире за время моего отсутствия, похоже, никто не побывал. Рыбий нож по-прежнему валялся у самого порога, телефонный аппарат все так же криво висел на стене. Я сняла куртку, расстегнула сапоги и, стараясь ступать бесшумно, а . к посторонним звукам прислушиваться чутко, про-, шла в комнату. И здесь никаких следов чужого присутствия.
Ощущая неимоверное облегчение (как все-таки в последнее время мне мало требовалось для счастья!), я плюхнулась на тахту и прикрыла глаза. По идее, надо было поесть, чтобы не умереть с голоду, а потом спокойно и не спеша, может быть, даже вооружившись бумагой и ручкой, подумать обо всем, что я узнала
