за сегодняшний день. Но почему-то не думалось. А вот есть действительно хотелось. В холодильнике обнаружился засохший и скрюченный кусочек сыру, остатки фабричного абрикосового джема на дне банки, полпачки маргарина и два зубчика чеснока. В навесном шкафчике — немного сахару и вполне приличное количество заварки. Перспектива мазать абрикосовым джемом сыр и закусывать все это великолепие маргарином мне, конечно, не улыбалась. Но все-таки это было лучше, чем ничего. Ностальгически вспоминая об Ольгиных блинчиках, я принялась готовить импровизированный ужин. В самом деле, нечего было ломаться, и хотя бы поесть в гостях как следует! Впрочем, легко было рассуждать сейчас, когда кое- что начало потихоньку проясняться, и с событий последних дней сползла серая вуаль абсолютного непонимания и со ответственно ужаса!.. Многое, очень многое еще оставалось загадкой. Однако теперь я могла представить под слоем бинтов не жуткую пустоту, а вполне реальное человеческое лицо. И от этого почему-то делалось легче…
Сыр почти не раскрошился, а вполне пристойно нарезался относительно тонкими ломтиками. Джем удалось извлечь из банки и выложить на блюдечко маленькой оранжевой кучкой. Я налила себе крепкого чая и села на табурет, задумчиво помешивая ложечкой в фарфоровой чашке.
Эти фотографии в альбоме у Ольги… База отдыха, почти такая же, как та — на Алтае. Сосны, корпуса, асфальтированные дорожки, беспечные лица отдыхающих… Мне почему-то все равно казалось, что я упустила что-то важное, чего-то не заметила, не обратила внимания… Нет, не только в фосфоресцирующем силуэте Серого было дело! В чем-то еще. Определенно в чем-то еще! Ощущение близости ответа казалось таким мучительным, что я даже нервно заерзала на табурете…
Алтай. «Сосновый бор». Наша первая совместная далекая поездка с Пашковым. Огромные светлые окна. Из которых, кстати, сквозило нещадно.
Роскошная кровать, бар, огромный телевизор, даже музыкальный центр. И никудышная звукоизоляция! А за стенкой — номер Витеньки Сударева, который на базу поехал, само собой разумеется, без жены, но к тому же и без спутницы, придерживаясь принципа, что в Тулу со своим самоваром тащиться глупо. Принцип себя оправдал, и к обеду первого же дня Витя познакомился с пучеглазой блондинкой, втиснутой в голубые джинсы на три размера меньше, чем нужно.
Наш романтический вечер был расцвечен игрой вина в высоких бокалах, согрет теплым сиянием свечей и щедро сдобрен истеричным подхихикиванием блондинки за стеной, а также сударевским проникновенным баритоном.
— Ты такая ж простая, как все, — вещал Витенька медленно и печально, словно на похоронах. — Как сто тысяч других в России…
— Руки убери! — убедительно и строго просила девица.
— …Знаешь ты одинокий рассвет, знаешь холод осени синей…
— Ты че, глухой, что ли?!
— …По-смешному я сердцем влип, — не унимался Сударев. — И по-глупому мысли занял…
— За кого ты меня, вообще, принимаешь?
— …Твой иконный и строгий лик по часовням висел в Рязани…
— Ладно, давай сама расстегну!
На последней блондинкиной фразе мы с Пашковым не выдержали и громко захохотали, чуть не уронив свой столик и уж точно разрушив поэтическую ауру Витькиного свидания. А потом Сережа опустил меня на широкую люксовскую кровать и спросил:
— А хочешь, я тебе стихи почитаю? Это была одна из самых прекрасных ночей в моей жизни, несмотря на то, что гнусный Пашков ограничился полутора лирическими стихотворениями, а потом, отрываясь от моей шеи и приникая губами к груди, лишь коротко выдавал сакраментальные строчки из цикла «Игрушки» Агнии Барто. Несмотря на то, что за окном шел снег с дождем и в открытую форточку летели холодные капли, пикирующие прямо на мои голые плечи. Несмотря на то, что внезапно оживший за стеной Сударев в самый неподходящий момент принялся возиться шумно и монотонно, словно барсук, благоустраивающий нору…
Я гладила Сережину спину и остро выступающие лопатки, которые непрорезавшимися крыльями двигались под кожей. Судорожно обнимала ногами его талию и, забываясь тихим стоном, прикусывала теплую мочку уха. Мучительное, тягучее нетерпение, рождавшееся внутри меня, звенело готовой вот-вот лопнуть струной, выгибая мою спину и запрокидывая голову. И я любила тогда моего Пашкова так, что казалось, сильнее уже просто невозможно…
Н-да… Размышления о фотографии из Ольгиного альбома явно завели меня не в ту сторону. Я сердито брякнула ложку на стол и насупилась, злясь непонятно на кого. Не то чтобы меня повергала в отчаяние и мизантропию невозможность воплотить эротические галлюцинации в жизнь: вообще-то с самого начала этой истории последние сексуальные позывы моего организма зачахли на корню, как морковка, политая скипидаром. Просто было обидно. Обидно, что все это случилось именно со мной. Пашков не только меня не спас, а еще и стал косвенной причиной этого кошмара. И где-то в «Сосновом бору» и моем родном Новосибирске и сейчас целуются счастливые пары. Сереженька, наверное, развлекается со своей московской мадамой из «Звезды», Сударев декламирует очередному «самовару», которых в Туле пруд пруди, Есенина. (Я, кстати, потом узнала, что это стихотворение было единственным в его скудном репертуаре и читал он его всем своим женщинам подряд, пока одна из них после первых же строк «Ты такая ж простая, как все…» не фыркнула и, заявив «Сложный выискался!», не отправилась искать кого-нибудь попрозаичнее).
Мне было горько и обидно до слез, но я точно знала, что не придет добрый дядя волшебник и не вытащит меня из этого кошмара, — спасаться надо самой.
Поэтому со вздохом встала из-за стола, уселась на полу в отнорке, гордо именуемом «прихожая», и раскрыла Ольгину записную книжку.
Мне предстояло найти телефон и желательно адрес той самой уродливой подруги, годами не выползающей из собственной квартиры. Женщины, которая имела достаточные основания для того, чтобы прятать лицо под бинтами, и мотив для того, чтобы убить Вадима Петровича. В таком случае сколько-нибудь логичного объяснения гибели Славика, Лехи и Натальи и того, каким образом Человек в сером узнавал о всех моих перемещениях и, самое главное, откуда я знала его манеру двигаться, у меня пока не было. Но зато была зацепка. Уродливая, всеми покинутая и несчастная экономистка могла просто-напросто мстить Бирюкову за поруганную любовь единственной подруги. Она вполне могла оказаться малость сдвинутой, что при такой ее жизни выглядело бы весьма логично. Она могла быть непредсказуемой и страшной. И мне до зарезу надо было ее разыскать, чтобы взглянуть на ее походку и убедиться — да, это она! Наверное, нельзя было дать стопроцентную гарантию того, что я не ошиблась, решив, что уже видела раньше Человека в сером, но, узрев этот наклон головы и этот разворот плеч еще раз, я бы не обманулась абсолютно точно!..
К моей великой досаде, телефонов в Ольгиной записной книжке оказалось значительно больше сотни. Под одной только буквой 'К' значилось двенадцать человек. Примерно половина фамилий были женскими. И я с ужасом прикидывала, сколько времени понадобится для того, чтобы дозвониться до них всех. Утешало одно: телефонный диалог намечался незамысловатым и не должен был занимать больше минуты. Моя реплика: «Алло! Иванову Лену (Петрову Ларису, Сидорову Машу) просят срочно подъехать на работу. Здесь ЧП!» Ответная реплика абонента — и в соответствии с ней вывод.
Звонков двадцать попало, что называется, «в молоко». Меня уже начинали потихоньку мучить угрызения совести: шутка ли, в восемь часов вечера отправить на работу больше десятка встревоженных женщин! С досадой убедившись, что под буквой 'И' фамилий тоже немерено, я набрала очередной номер и вздрогнула… На том конце провода трубку сняли буквально сразу, не успело раздаться и пары гудков! Словно невидимый человек ждал моего звонка и буквально держал руку на телефонном аппарате.
— Алло! — проговорил спокойный и, как мне показалось, странно холодный женский голос.
Противные мурашки пробежали по моему телу от затылка до самых пяток.
— Игонину Валерию просят срочно подъехать на работу, — жалко пролепетала я. — Там ЧП случилось.
— В каком смысле, «на работу»? — подозрительно осведомились на том конце провода. — Кто это? Что вам надо? Будьте добры, объяснитесь!
И я поняла, что на этот раз попала правильно… Видимо, психическое истощение моего организма
