Лида побежала в кастелянную. Майя и Кира бросились за ней.
— А мы что ж зеваем? — Женя взяла со стола лезвие от безопасной бритвы, которым чинили карандаши, и начала распарывать платье.
Через несколько минут девочки вернулись из кастелянной. Лида размахивала над головой большим куском новой материи, синей в красную горошину. Из кармана достала и выложила на стол шесть блестящих, синих с красными крапинками пуговиц.
— Здо?рово? Это все тетя Даша. В сундуке откопала!
Тоня взяла материю:
— Теперь и разговор другой: это сюда, а это вниз… Женя, ты тоже давай решай. Сегодня ты у нас, выходит, за главного. Из-за тебя весь сыр-бор загорелся.
Она провела мелом по распоротому платью и стала кроить. Длинные ножницы в ее умелых руках то поскрипывали, то стрекотали, то курлыкали.
— Хорошо, очень хорошо, только быстрей! — подгоняла Женя. — Мерить пора! — Она обернулась и крикнула: — Ладно, иди — можно!
Она словно видела Нину сквозь эти толстые, дубовые, плотно закрытые створки.
Дверь смаху отворилась, и в пионерскую вбежала Нина.
Где же платье? На столе лежат какие-то куски синей материи. Два длинных рукава беспомощно свисают к полу.
Нина заплакала:
— Только всё испортили! В чем я ходить буду?
— Не реви! — рассердилась Женя. — Мерку снимать надо!
Нина, всхлипывая, сняла платье.
Кто не знает, что такое примерка! Девочки накалывали, сметывали, сшивали на Нине. Они совсем ее замучили. И еще требовали, чтобы она стояла не шевелясь, не переминаясь с ноги на ногу, чтобы даже не смела кричать: «Колется!»
Лида застучала на машине. Но и теперь Нину не отпустили. Гале вздумалось прикинуть на ней пелерину, вырезанную из газеты. Нина ежилась, плечо само собой тянулось к уху.
— Нина, стой прямо!
— Пройдись!
— Повернись!
— Руки подними!
— Руки по швам!
Нина робко поднимала на Женю глаза. Женя хмурилась и вертела ее во все стороны, точно куклу.
На самом деле Женя, конечно, давно перестала сердиться. Она ведь очень любила маленьких. Она и во время войны с ними возилась. В прифронтовых деревнях и бойцы, и офицеры, и Женя в свободную минуту нянчили малышей. Дети напоминали им родной дом, семью, оставленных где-то в тылу своих ребят…
И сейчас, примеряя Нине платье, Женя только притворялась, будто сердится. А Нина смотрела на ее сдвинутые брови и с отчаянием думала: «Нет, она меня не простила!» И виновато опускала глаза.
Работа не прекращалась ни на минуту. В четыре часа Лида пошла заниматься на рояле. Ее сменила Шура. Потом на машине строчила Кира. А когда Кира устала, за шитье села Женя. Она толкнула ногой широкую узорчатую педаль. Вот чудно — шить ногами!
— Смотри, готово! — с торжеством сказала она, показывая свою работу вернувшейся Лиде.
Лида как-то загадочно посмотрела на Женю.
— Знаешь что? Давай-ка распори все, что ты сшила… Да, все, все…
«Распори»? И тут Женя ужаснулась: она ведь лицевую сторону сшила с изнанкой!
— Ничего, — утешала ее Кира. — Помнишь поговорку: «Шей да пори!»
Кира собирала поговорки и пословицы и записывала их в тетрадь. В разговоре она любила щегольнуть понравившейся ей поговоркой. Она как-то даже в протоколе заседания совета, когда обсуждался вопрос об успеваемости, написала: «Постановили: ученье свет, а неученье — тьма!» И теперь, стараясь утешить Женю, Кира припомнила все свои записи:
— Или еще знаешь что? «Тише едешь, дальше будешь!»
— От того места, куда едешь! — буркнула Женя, с треском раздирая материю по шву.
А время шло — нет, оно летело. И Женя поняла, что сегодня закончить платье не удастся.
Вечером Женя долгих два часа занималась с завучем русским языком и арифметикой. Под конец урока она начала вертеться, ерзать — нет, ей уже не сиделось. «Как-то там, в пионерской?» — думала она.
В восемь часов Тамара Петровна наконец отпустила Женю. Она сразу бросилась в пионерскую. Лида сидела за машиной. От долгого напряжения глаза ее покраснели. Майя и Кира выкраивали карманы и о чем-то шопотом спорили. Галя дошивала пояс и сосредоточенно молчала.
Только бы не опоздать!
Но все знали, что опоздают.
Женя потянула платье из машины.
Лида рассердилась:
— Не трогай, не мешай! Нам и так не успеть!
Не унывала одна Аля. Она вертелась возле Лиды, давала советы, которых никто не слушал.
В двадцать часов сорок пять минут Лида вынула платье из машины. Жене стало жарко, когда все портнихи в один голос объявили, что тут еще столько работы…
Ничего не поделаешь, придется платье показать таким!
Все девочки стали помогать Нине одеваться. Лида торопливо прикалывала пуговицы, Галя что-то приметывала, Тоня что-то отпарывала.
— Ладно, сойдет! — Галя откусила нитку. — Только ты, Нина, не вертись. Главное, руки не поднимай… Не размахивай руками! И что у тебя за привычка!
Женя последний раз осмотрела пышный, нарядный сарафан с карманами:
— Пошли!
По коридору двинулась целая процессия. Впереди шла Женя. За ней выступала Нина — осторожно, боясь, что новое платье вот-вот свалится с нее. За ней следовали с булавками и иголками Лида, Тоня. Галя и Шура. Позади всех плелись малышки.
— Можно к вам? — спросила Женя.
Мария Михайловна сидела за столом; перед ней лежали большие листы бумаги, сверху донизу исписанные цифрами. Она подняла голову и с недоумением посмотрела на девочек.
Нина, вытянув шею, замерла посреди кабинета. Женя, точно телохранитель, стала позади. Остальные девочки толпились в дверях.
— Готово?.. Уже готово? — Мария Михайловна поднялась из-за стола.
Разглядывая платье, она одобрительно покачивала головой:
— Так… так… Подними руки… Руки по швам!..
Нина двигала руками неловко, не сгибая локтей, точно они вдруг стали деревянными.
— И пуговицы какие пришили! Покажи-ка!
Нина не шелохнулась. Никакие силы не заставили бы ее сделать хоть один шаг. Но Мария Михайловна сама к ней подошла.
Нина замерла. Она даже не дышала. Ей казалось: если она вздохнет — пуговицы, как горох, так и посыплются к ногам директора.
Мария Михайловна потрогала пуговицу, и она осталась у нее в руке. Приподняла пелерину и увидела огромные белые стежки.
— А это что еще такое? — сказала она, нащупав большую булавку на спине. — Обманщицы этакие!
