Казалось, Горбачев добился вершины своей карьеры, крестьянской мечты. Он — первое лицо. Над ним — далекое начальство. Но вскоре он почувствует — плох тот генерал, который не хочет стать маршалом.
В это время в стиле Горбачева чувствуется стремление «ухватиться» за самые разные сферы и темы. Еще с комсомольских времен для него были характерны всплески энтузиазма по тому или иному поводу, после чего следовало охлаждение к теме. И позднее на это непостоянство часто указывают в своих воспоминаниях сотрудники Горбачева[342]. Но в разносторонности, инициативности, готовности к переменам был важнейший политический ресурс Горбачева.
Столкнувшись на своем посту с комплексными проблемами советского общества, в поисках их решения Горбачев стал проявлять интерес к «ревизионизму» — нетрадиционным социалистическим взглядам: ”Как член ЦК КПСС, я имел доступ к книгам западных политиков, политологов, теоретиков, выпускавшимся московским издательством «Прогресс». По сей день стоят на полке в моей библиотеке двухтомник Л. Арагона «Параллельная история СССР», Р. Гароди «За французскую модель социализма», Дж. Боффы «История Советского Союза», вышедшие позже тома фундаментальной «Истории марксизма», книги о Тольятти, известные тетради Грамши и т.д. Их чтение давало возможность познакомиться с другими взглядами и на историю, и на современные процессы, происходящие в странах по обе стороны от линии идеологического раскола»[343]. Конечно, нельзя преувеличивать степень согласия Горбачева с «идеологическим противником». Но инакомыслие все же проникало в сознание советской правящей элиты разными путями – через тамиздат, песни бардов, беседы с «либеральными» сотрудниками, вращавшимися в тех кругах интеллигенции, которые соприкасались с диссидентским и неформальным движением.
В начале 70–х гг. Горбачев впервые посетил Западную Европу — Италию. Горбачев вспоминает о своих впечатлениях: ”Многое, о чем мы узнали, вызвало у меня неприятие. Например, сравнивая, я укрепился во мнении (и сейчас его придерживаюсь), что народное образование и медицинское обслуживание были организованы у нас на более справедливых принципах. И наша ставка на общественный транспорт казалась предпочтительней перед другими способами решения транспортной проблемы в городах. Но вот что касается функционирования гражданского общества, политической системы, то априорная вера в преимущества социалистической демократии перед буржуазной была поколеблена. И пожалуй, самое важное, вынесенное мной из поездок за рубеж, — вывод о том, что люди живут там в лучших условиях, более обеспечены. Почему мы живем хуже других развитых стран? Этот вопрос неотступно стоял передо мной»[344].
Но, пожалуй, наиболее глубинным слоем политического сознания Горбачева была его психология сельскохозяйственного руководителя, привившаяся еще в семье. Сельскохозяйственному руководителю любого ранга от председателя колхоза до первого секретаря крайкома не нравилось, когда «верхи» вмешивались в дела его «вотчины». В своих выступлениях Горбачев, прикрываясь принципами экономической реформы 1965 г., выступает против «мелочной опеки» работы коллективов: «Постоянная, излишняя опека и подмена сродни суховею, который губит посевы»[345] .
От помещиков времен Российской империи сельскохозяйственная номенклатура СССР отличалась прежде всего своим индустриализмом, стремлением превратить аграрное производство в фабричное. Это, казалось, решит все трудности на селе. Горбачев был активным проповедником такого подхода: «Опыт показывает, что рационально осуществляемая специализация содействует увеличению выхода продукции на единицу земельной площади, росту производительности труда, снижению себестоимости, повышению рентабельности и товарности производства»[346].
Усиление специализации на полях вело к монокультурности, разрушающей почву. Индустриализация уродовала землю, ухудшала ее качество. Выход бюрократия искала на путях экстенсивного расширения посевов за счет орошения. Орошение становится экономическим кредо Горбачева — оно упоминается почти во всех его выступлениях, посвященных сельскому хозяйству. Не удивительно, что Горбачев в начале 80–х гг. поддержит план «поворота рек».
Была еще одна «радикальная» мера, составлявшая мечту советских «помещиков», которая проявляется до 1978 г. лишь подспудно. Дело в том, что на земле территориальных «вотчин» находились многочисленные агропромышленные предприятия, не подчиненные местному руководству. Между тем именно эти предприятия производили конечную продукцию — тот самый «дефицит», который давал в СССР дополнительную власть и влияние. Отсутствие прямого подчинения этих предприятий райкомам и сельскохозяйственным руководителям затрудняло получение находящегося «под рукой» «дефицита». Это обстоятельство усиливало противостояние между местным партийным руководством и промышленными ведомствами. «Помещикам» казалось, что предприятия смежников (прежде всего мясомолочной промышленности), почти не затрачивая усилий, получают баснословные прибыли, «наживаются» на труде крестьян. Среди сельскохозяйственных руководителей зрело требование подчинения им предприятий смежных отраслей. Это требование станет лейтмотивом аграрной программы Горбачева начиная с 1978 г. Ее выполнение означало усиление районной номенклатуры. Районные руководители, в свою очередь, «давили» на областное начальство, пропагандируя его в поддержку Горбачева. В итоге областные секретари, большинство которых традиционно было более тесно связано с сельской номенклатурой и противостояло министерствам, также симпатизировало курсу Горбачева и готово было поддержать его. Сам Горбачев был активен в установлении контактов с областными руководителями, что помогло ему впоследствии.
Горбачев вошел в историю как блестящий коммуникатор, подкупающий своим обаянием, вызывающий на откровенность и в то же время не позволяющий «схватить себя за язык». Автору этих строк довелось общаться с Горбачевым через два десятилетия после описываемых событий. Все присутствовавшие, с кем я потом говорил, признали, что Горбачев их «обаял». Лицо «Михал Сергеича» (только так его называли присутствующие) светилось персональной заинтересованностью в делах собеседника. Окончив разговор с одним из них, Горбачев повернулся, и мне случайно удалось перехватить его взгляд. Лицо еще сохраняло форму приветливости, но взгляд уже «переключился», точнее «отключился» — в нем уже не было поражавшего нас тепла, а остался лишь металлический блеск. Михаил Сергеевич обладал редким свойством — не только лицо, но и глаза его были маской, и кроме экстремальных ситуаций никакой собеседник не мог сказать, как на самом деле относится к нему Горбачев. Многие его соратники только на закате политической карьеры приходили к выводу, что они были ему не друзьями и соратниками, а инструментами. И сыпались обвинения в предательстве.
В таких случаях Горбачев тоже убежденно говорил о том, что его предали. Так бывает, когда люди не понимают друг друга, называя одними словами совершенно разные вещи. До поры они считают друг друга единомышленниками, а затем расходятся. Каждый в глазах другого предал «наши идеи».
Аппаратная жизнь приучила Горбачева формулировать свои взгляды осторожно, «округло», чтобы в случае чего никто не смог бы придраться к «острым углам». Горбачев прятал важные идеи за обилием слов. Сначала эта манера была эффективной, но в условиях революционного процесса 1988–1991 гг. вела к падению авторитета. Горбачев так и не смог перестроиться.
Критически настроенные соратники вымывались из круга общения Горбачева, и он продолжал оставаться среди «единомышленников», людей, находившихся под влиянием его личности. Но большинство граждан по мере развития страны в 1988–1991 гг. выпали из сферы действия личного обаяния Михаила Сергеевича. Обратная связь была утеряна. Страна становилась все менее управляемой, но люди вокруг Горбачева по–прежнему демонстрировали преданность.
Вероятно, ситуация в стране на грани 80–90–х гг. все больше удивляла Горбачева. Оппозиционеры, обличавшие его на митингах, при личных встречах расслаблялись под влиянием горбачевской «ауры». Они договаривались, не подозревая, что на самом деле вкладывают в неопределенные слова разный смысл. Горбачев видел вокруг себя только тех, кто относился к нему с пониманием. Но в стране таковых оставалось все меньше…
В середине 70–х гг. Горбачев стал входить в круг общения членов Политбюро. Ставрополье было одним из излюбленных мест отдыха партийной элиты. Наиболее важными гостями были «земляки» Горбачева М.
