Александр Шубин
Социализм XXI века
Опубликовано в журнале:
«Неприкосновенный запас» 2009, №5(67)
Когда знакомишься с вершинами современной социальной и футурологической теории, испытываешь странное дежа вю. Основы нынешних постиндустриальных и глобалистических концепций уже известны нам из работ социалистических мыслителей ХХ века. У основания этого пласта социальной мысли стоят Пьер Жозеф Прудон и Карл Маркс. И они сами, и их последователи сформулировали основы конструкции сетевой организации общества (Прудон, Михаил Бакунин), задачу преодоления индустриального общества (Николай Михайловский, Петр Кропоткин), глобального капитализма (исследователи империализма Рудольф Гильфердинг, Отто Бауэр, Роза Люксембург, Владимир Ленин)[1]. Виктор Чернов, не употребляя модного сейчас термина «периферийный капитализм», показал, что капитализм в его «землях обетованных»[2] принципиально отличается от капитализма в остальных странах, которые не смогут на капиталистическом пути «догнать» центр мировой экономической системы.
Привлекая интеллектуальный потенциал теоретиков социализма XIX — начала ХХ веков, мы можем существенно продвинуться в нашем понимании как современной ситуации, так и возможного выхода человечества из кризиса индустриальной глобализированной цивилизации. Если искать этот выход в принципиальной альтернативе капитализму — а в условиях мирового экономического кризиса этот путь становится все более актуальным, — то речь пойдет о социализме XXI века.
Лозунг «Социализм XXI века» стал приобретать популярность в 1990–е, когда стали проясняться издержки краха «мировой системы социализма» ХХ века, когда «конец истории» глобального либерализма стал давать сбои. Заканчивался ХХ век, и если в новом столетии суждено быть социализму, то это и должен был быть «социализм XXI века». Однако сам термин содержит претензию на принципиальную новизну. А в китайском или венесуэльском «социализме XXI века» ничего нового по сравнению с ХХ веком нет. Это все тот же путь индустриальной модернизации и подъема благосостояния масс с помощью государственного дирижизма и социального государства. Под большим сомнением сама альтернативность этого «социализма» капитализму — ведь в капстранах есть и дирижизм, и социальное государство (с пропагандистским брендом «всеобщего благоденствия»). Критерий любого социалистического общества (социализма) - отсутствие эксплуатации, угнетения одними социальными слоями (господствующей кастой, элитой, эксплуататорскими классами) других (трудящихся, эксплуатируемых классов). Преодоление классового разделения, социально закрепленного неравенства — ключевое требование к обществу, которое претендует на то, чтобы называться социалистическим. Это требование не было выполнено ни в СССР, ни в КНР, ни, конечно, в современной Венесуэле.
И уж тем более нет в этом «XXI веке» новизны по сравнению с веком XX. Эта альтернативность и эта новизна возможны лишь тогда, когда строители социализма бросят вызов таким устоям современной организации общества, как индустриализм, собственность и этатизм.
В конце XIX — начале ХХ века перспективы развития человечества были очевидны: вперед к победе специализации, крупного промышленного производства и производительности труда под руководством централизованного (читай — государственного) планирования. В конце концов все хозяйство сольется в единый производственный комплекс, зальет людей изобилием продуктов, оставив на долю человека высокие занятия науками и искусствами. Увы, во второй половине столетия стало выясняться, что крупное хозяйство расточительно и разрушает природную среду, ресурсов не хватает, плановый центр обрастает чудовищной бюрократией, работник остается рабом машины, а потребитель, даже получающий хорошую зарплату и всевозможные социальные выплаты, вместо занятий науками и искусствами может погружаться в первозданное биологическое состояние — в зависимости от личного характера: либо в хищника городских джунглей, либо в растение, загипнотизированное примитивными телепередачами. Уже в середине столетия социальный и технический прогресс индустриальной цивилизации (в том числе и марксистского «социализма») привел нас туда, где стало ясно — пора поворачивать коней.
А ведь предупреждали нас об этом заранее. Сомнения в благотворности такого направления развития возникали уже в XIX веке. Это не удивительно — капиталистический прогресс рождался в муках миллионов людей, попавших под его колесо. Либеральная и отчасти марксистская мысль успокаивала — потом наладится. Но критики капитализма, этатизма и технократизма возражали — в этой модели цивилизации уже заложена бесчеловечность, победа этого общества есть победа бесчеловечности. Наиболее последовательно эта мысль была выражена не консерваторами, охранителями доиндустриального традиционного общества — так же бесчеловечного, — а теми социалистами, которые стремились использовать для продвижения в будущее традиционные институты, не выплескивать с «ветхим средневековьем» и гуманистическую культуру, родившуюся до капитализма и индустриальных рывков в «светлое будущее». Речь идет о двух взаимосвязанных направлениях социалистической мысли — прудонизме и народничестве. Такие идеологи народничества, как Александр Герцен, Михаил Бакунин, Петр Лавров и Николай Михайловский, во многом были последователями и даже учениками Прудона. Сам Прудон воспринял мысль народников о том, что крестьянская община может стать моделью будущего посткапиталистического общества. При этом Прудон и большинство народников не собирались ложиться костьми на пути технического прогресса, признавали его благотворность и необходимость. Их волновала возможность укрощения строптивой индустриализации, преодоления порабощения человека машиной. Аналогичные теоретические задачи пытался решать и Маркс. Но для него было делом принципа сохранение экономического централизма, то есть превращения всего общества в единую фабрику. А прудонисты и народники искали пути автономизации человеческих сообществ, защиты их от мегафабрики.
И в этих поисках родилась формула, которую можно считать первым тезисом постиндустриального общества. Михайловский дал определение прогресса, прямо противостоящее наблюдаемым технико– экономическим процессам:
«Возможно полное и многостороннее разделение труда между органами человека и возможно меньшее разделение труда между людьми — таков предлагаемый нами принцип, такова цель, которую мы указываем как наилучшую. Прогресс есть постепенное приближение к целостности неделимых, к возможно полному и всестороннему разделению труда между органами и возможно меньшему разделению труда между людьми. Безнравственно, несправедливо, вредно, неразумно все, что задерживает это движение. Нравственно, справедливо, полезно и разумно только то, что уменьшает разнородность общества, усиливая тем самым разнородность его отдельных членов»[3].
Впервые гуманизм прямо бросил вызов индустриализму. Впервые был выдвинут критерий прогресса, который не отдавал человека на съедение индустриальному Молоху с его специализацией. При этом, в отличие от преодоления отчуждения у марксистов, Михайловский говорил не об идеальном финале, за которым государство превращается в
Для либеральных и марксистских теоретиков мысль Михайловского была абсурдна и ретроградна, ведь он противопоставил прогрессу специализацию, считавшуюся технократами его главным признаком. Не случайно марксисты ополчились против этого отношения к прогрессу — ведь за ним стояла и критика происходящего в России перехода к капитализму. Георгий Плеханов упрекнул Михайловского в том, что он «изгоняет законосообразность во имя «желательного»»[4]. Вслед за немецкими учителями Плеханов был готов принести «желательное» (то есть гуманистические ценности
