поколения советской литературы, Щеглов был критиком с дарованием сильным и ярким. Большие надежды связывали мы с его именем» 1 , — говорилось в некрологе, подписанном Константином Фединым и Корнеем Чуковским, Борисом Пастернаком и Ильей Эренбургом, Николаем Погодиным и Константином Паустовским. 1 «Литературная Москва», сб. 2-й. М., 1956, с. 791. Нам предстоит еще осознать, отчего и спустя три десятилетия многое в статьях Щеглова, вроде бы тесно привязанных к литературной злобе дня, продолжает жить живой жизнью. Но прежде о другом, что составляет притягательность его имени. Во всем, решительно во всем, что он успел написать, распознается чистая душа, обаятельная человеческая личность. После его смерти это впечатление, и без того угаданное внимательными читателями его критических работ, было подтверждено публикацией «Студенческих тетрадей», дневника и писем, воспоминаний о нем, светлых и стойких у всех, кто его знал. Я вспоминаю его то дома, в Электрическом переулке близ Белорусского вокзала, в этой маленькой, узкой, как щель, полутемной комнатке, служившей некогда ванной и заселенной в эпоху коммуналок и «уплотнений», — он сидит, подвернув ноги, на сундуке, с книжкой в руках. То в кабинете профессора Гудзия, где идет толстовский семинарий, и Марк, слегка опоздавший и пристроившийся в укромном углу за этажеркой у самой двери, что-то пишет в зелененький измятый блокнотик. То на скромной студенческой пирушке, где он сразу становится центром дружеского кружка, и гитара ходуном ходит в руках его, и все без слов признают его первенство и в песне, и в шутке, и в завязавшемся вдруг серьезном разговоре. То в редакции журнала, куда он с трудом, громыхая костылями, поднимается по высокой лестнице с рукописью, свернутой в трубочку и болтающейся сбоку на бечевке, чтобы не занимать руки… Но чаще и отчетливее всего я вспоминаю почему-то, как в пору весенних экзаменов он сидит на камнях старой ограды в университетском садике, сняв шляпу, прислонив сбоку костыли, покуривает, слегка задрав голову, с наслаждением щурится на солнце и с добрым любопытством вглядывается в лица тех, кто входит и выходит, хлопая дверью, из здания факультета. Он никого не ждет, не ищет, ему просто радостно смотреть на суетливую, шумную студенческую жизнь и чувствовать себя причастным к ней. Один старый литератор, попросивший познакомить его с Марком Щегловым в пору начавшейся его славы, сказал, отойдя в недоумении и растерянности: «Не может быть, что этот не пощаженный болезнью, с трудом двигающийся инвалид — Марк Щеглов! Я читал его статьи, и мне казалось, что их пишет очень удачливый, здоровый, уверенный в себе человек…» Кто-то передал последние слова Марку. «Хорошо, что так думают…» — сказал он, усмехнувшись. Да, сейчас можно лучше оценить, чего стоила ему борьба с тяжелейшим недугом, борьба за жизнь, за возможность учиться, за право работать в литературе. Первую свою заметную статью он напечатал в сентябре 1953 года. В сентябре 1956 умер. Три года — слишком малый срок в литературной судьбе. Но к этому Щеглов готовился всю жизнь, и, может быть, оттого его след заметен и сегодня. Но надо рассказать все по порядку. 2 Сохранились две собственноручные автобиографии Щеглова, писанные им для формально-анкетных надобностей. В одной из них говорится: «Родился 27 октября 1925 года в городе Чернигове УССР. Отец и мать до революции — учащиеся средних учебных заведений. Ко времени моего рождения мать и отец — артисты провинциальных драмтеатров. По роду профессии вынуждены были переезжать с места на место, забирая и меня с собой. Двух лет от роду я заболел костным туберкулезом и с пяти лет до девяти с небольшими перерывами лечился в детских здравницах в Крыму и под Москвой, где в положенный срок начал учиться и закончил 1-й и 2-й классы. С 1935 по 1940 гг. жил в Москве, где в то время служил в Реалистическом театре мой отец, занимавшийся потом и литературной деятельностью. Мать к этому времени переменила профессию и работала с 1934 по 1940 г . с перерывами, а с 1940 г . по настоящее время — без перерывов педагогом-«внешкольником» и музыкальным воспитателем с детьми (в детских лечебных учреждениях и детских садах)…» (Личное дело М. А. Щеглова. Архив МГУ). Прервем этот рассказ Марка Щеглова о себе, чтобы прибавить несколько не уместившихся в автобиографию подробностей. Отец его — Александр Николаевич Щеглов — был, как видно из материалов домашнего архива, человек ярко способный и увлекающийся, хотя и несколько разбросанный. Театральная карьера удалась ему мало, и он попытался заняться литературой. Писал стихи, в частности «детские», под псевдонимом Ан, печатался в журналах «Чиж» и «Ёж». В своих бумагах Марк хранил тетрадь его стихотворений (сейчас она находится в ЦГАЛИ). «Он ведь сотрудничал в детских журналах, — писал Марку-юноше приятель отца актер К. Ф. Лебедев. — Почему? У него было много душевной чистоты, искренности, радостности, жизнерадостности. И у тебя этого много, может быть, больше, чем у папы. Юмор и у тебя» (письмо от 19 октября 1944 г .). Отец — больная тема Марка. Он ушел из семьи в годы, когда Марк много и тяжело болел. В 1940 году отец умер. И Марк прислонился целиком к матери — живой, одаренной, неудачливой, впечатлительной, нервной женщине. Неонила Васильевна Кашменская была дочерью священника из Екатеринодара; молоденькой девушке нужен был характер, чтобы из этой среды уйти в актрисы. А дальше жизнь не задалась: болезнь единственного сына, смена профессии, развал семьи. Долгие годы жила она вдвоем с сыном, бедствуя в маленькой комнатенке и деля все огорчения его бесконечных болезней… Но вернемся к автобиографии Щеглова: «Я окончил с 1935 по 1940 г . неполную среднюю школу, частью экстерном, частью в школе № 127 Советского р-на гор. Москвы. В 1940 г ., ввиду ухудшившегося состояния здоровья, был помещен на лечение в 1-ю Московскую загородную туббольницу в Мытищах, где прошел 8-й класс. В 1941 г . в связи с войной больница, где я находился, была эвакуирована на Урал в санаторий «Кособродск» Челябинской области. Там я, занимаясь самостоятельно — сначала в челябинской обл. заочной школе, а потом, по возвращении в Москву, в московской городской заочной школе — окончил 9-й класс с некоторой потерей времени. С 1943 по 1945 г . лечился под Москвой и в Звенигороде. В 1945 году вернулся домой и поступил в 10-й класс школы рабочей молодежи при ВРЗ им. 1905 года в Москве. Окончил среднюю школу в 1946 году и сразу же поступил в МГУ на заочное отделение филологического факультета…» Я нарочно без изъятий привел этот подробнейший перечень дат, больниц и школ. Там, где в автобиографии другого юноши стояло бы просто: «учился в школе», у Марка Щеглова — целая пережитая им биография, где памятен каждый год и класс, как взятый уступ, и каждая больница, отбрасывавшая его назад. Щеглов выбрал для продолжения образования филологический факультет, потому что давно уже тянулся к литературе. Он был неравнодушен и к музыке, легко овладел балалайкой и гитарой. Недурно рисовал: рисунки его побеждали на школьных конкурсах и выставлялись на выставках. Но главное тяготение все же испытывал к перу и бумаге: еще перед войной он начал писать стихи. Первые поэтические опыты отправлял почтой в редакции — безуспешно. Написал Маршаку — Маршак почему-то не ответил: Марк был обескуражен. К. Ф. Лебедев советовал не теряться, утверждал, что Марк унаследовал литературные способности от отца, который писал «быстро, ярко, увлекательно» и «только случайно не выдвинулся». «Ты пишешь очень интересно, — внушал ему Лебедев. — Просто, красиво излагаешь мысли. Глубоко берешь. У тебя — ясно — налицо дар писателя» (из письма
