и в алкогольном бреду рассказывают странные сказки… А вы ведь математик. Вам в сказки верить не пристало.
— Откуда вы знаете? — выдавил Кирилл. — Вам-то что за дело?
Визитер улыбнулся шире. Сунул руку во внутренний карман пиджака:
— Вот вам двести пятьдесят рублей, Кирилл Владимирович. За пару поношенных туфель — более чем достаточно.
— У меня нет ваших туфель, — шепотом сказал Кирилл.
— Триста? Четыреста пятьдесят?
И тогда взорвалась мама. Мама, тридцать лет проработавшая в советской школе, имела твердые представления о том, что дозволено, а что — нет.
— Молодой человек! — сказала мама немного резким, металлическим голосом, который прорезался у нее всякий раз, когда надо было выстроить в узеньком коридоре четыре класса по тридцать пять человек. — Что это за торги, я не понимаю? У нас нет товара, чтобы с вами торговать! Мой сын ничего у вас не брал. Если, в самом деле, в гардеробе случилось недоразумение — обращайтесь в гардероб! Пусть Кириллу звонит администратор бассейна! И, кстати, пусть вернут его пропавшие кроссовки!
Показалось Кириллу или нет, но в неподвижных глазах незнакомца что-то изменилось. Чуть- чуть.
— Хорошо, — сказал он по-прежнему мягко, глядя на Кирилла. — Я буду ждать вашего звонка…
И, не прощаясь, вышел.
Кириллу снилась статья в вечерней газете о зверском убийстве пожилого сапожника.
Кириллу снилось — он приходит домой и, повернув за угол, на месте окна кухни видит выгоревшую черную дыру. Сажа вверх по стене… Дымящиеся развалины на месте балкона…
Кириллу снилось: он приходит домой, а у подъезда стоит белая машина «Скорой» — микроавтобус, кардиология…
Кириллу снилось: толпа на улице, на переходе кого-то сбили… Он подбегает, заглядывает через чье-то плечо… И видит сначала знакомую сумку — в луже молока…
Кирилл не мог спать. До утра сидел, проверял тетради.
— Какие у вас туфли, Кирюша, — сказала завучиха, едва поздоровавшись. — Импортные?
— Да, — сказал Кирилл.
И неловко замолчал.
— Все-таки как обувь красит человека, — подала реплику молоденькая физичка Лариска, скромно забившаяся в угол учительской.
— Человека красит не обувь, — завучиха привычно-назидательно вскинула палец. — Человека красят знания… Вы слышите, Лариса Евгеньевна? Знания!
И, не опуская пальца, выплыла из учительской прочь.
Лариска осмелела:
— Где ты достал, Кирюша, такую прелесть?
— Сами пришли, — сказал Кирилл.
Лариска подобострастно захихикала.
Семиклассник Шевченко отвечал у доски, путаясь в иксах и игреках. Кирилл не отрываясь смотрел на его кеды (вообще-то в кедах приходить на любой урок, кроме физкультуры, строжайше запрещалось, но данные кеды не были Кирилловой заботой — пусть болит голова у Лариски, ведь это ее седьмой «Б» класс).
Кирилл смотрел на босоножки отличницы Козонос, которая была вызвана на помощь Шевченко.
Потом, на перемене, Кирилл смотрел на тупоносые, бульдожьего вида туфли географички Егоровой, на хлипкие неустойчивые лодочки молоденькой глупой Лариски, на завучихины полуботинки: высоченные толстые каблуки — как античные колонны…
Шагая к троллейбусной остановке, Кирилл не поднимал головы — разглядывал ноги прохожих. Поначалу ему казалось, что он в самом деле понимает, что туфли, как собаки, перенимают характер своих хозяев и демонстрируют его в преувеличенном, гротескном виде; потом он запутался. Туфли говорили кое- что о возрасте, роде занятий, степени достатка и аккуратности владельца — но ничего больше Кирилл не мог узнать по каблукам и пряжкам, сбитым набойкам и развязавшимся шнуркам. Кириллу надоело; он устал и присел на скамейку.
— Кирилл Владимирович?..
О господи!
Он сидел на лавочке в незнакомом дворе, перед ним в песочнице возились малыши, а рядом сидела, удивленно на него глядя, девушка лет восемнадцати, тощая до прозрачности, с темными тенями вокруг карих глаз.
Он узнал ее. Она выпустилась в позапрошлом году — Ира Толочко, алгебра — «четыре», геометрия — «пять».
— Привет, — сказал Кирилл, обрывая неловкость. — Что ты здесь делаешь?
Она неуверенно улыбнулась, кивнула на годовалого малыша, толкающего по дорожке летнюю коляску:
— Выгуливаю…
— Твой?
— Мой.
— А я не знал, что ты замужем, — брякнул Кирилл и тут же прикусил язык.
— А я и не замужем, — сказала Ира просто.
— А-а, — сказал Кирилл и проклял свой глупый язык. — А я… из школы иду. Домой.
— Вы переехали? — зачем-то спросила Ира.
— Нет.
Ира странно на него посмотрела. Ничего не сказала.
Кирилл огляделся. Улица, видневшаяся за неровным строем отдаленных кустов, казалась совершенно незнакомой.
— Какие у вас красивые туфли, — сказала Ира.
— А?
Ира была почему-то красной. Даже темные круги под глазами слились с румянцем. Потупилась. Отвела взгляд.
Кирилл смотрел на ее туфли. На ее простые, без каблуков, открытые туфли с ремешком вокруг щиколотки, с носком, устремленным вперед, как нос взлетающего самолета. На пластмассовой подошве туфель был узор, и он был многократно оттиснут вокруг скамейки на песке. Будто печать, подумал Кирилл.
— А какая же это улица? — спросил он, наконец отрывая взгляд от Ириных туфель и их отпечатков.
Идущий малыш оттолкнул коляску, шагнул, шлепнулся — и басовито заревел.
В десять часов он проводил Иру на троллейбус. Посадил в тусклый полупустой салон, помахал рукой.
И она помахала в ответ.
Троллейбус ушел, оставив Кирилла на пустой остановке — внутренне пустого и легкого, как надутый гелием шарик.
Еще вчера ничего не было. Еще сегодня утром ничего не было! Была всякая ерунда — туфли, набойки… Сапожники…
— Кирилл Владимирович?
Что-то подпрыгнуло в животе, судорожно дернулось. Нет, ерунда. Еще горят окна. Еще идут прохожие. И он, Кирилл, не хлюпик и не трус.
