темноту. Собственного сознания. Глубже и глубже, туда, где нет дна. Рыбы зимой живут. Рыбы жуют кислород. Рыбы зимой плывут, Задевая глазами лед. Туда, Где глубже. Где море. Рыбы. Рыбы. Рыбы.
Безнадежные волны уплывали вверх. Чтобы затеряться, стать фоном.
Виртуальность существует, пока есть чье-нибудь сознание, которое поддерживает ее. И я, мой разум, есть, пока существует Виртуальность. Так змея заглатывает собственный хвост. Рыбы плывут зимою. Рыбы хотят выплыть. Рыбы плывут без света. Под солнцем Зимним и зыбким.
Меня перевернуло. И я закрыл глаза, чтобы не видеть той страшной тьмы, в которую опускался.
— Белый Брат, — шепнуло пространство. — Белый Брат…
Я замотал головой, чтобы не слышать.
— Белый Брат…
Но я только сильнее стиснул веки. Зубы. Сходить с ума — это гораздо хуже, чем умирать.
— Белый Брат! — И что-то ухватило меня сзади. Темнота светлела, делалась серой, потом зеленоватой.
И из страшного, немого болота я выплыл на поверхность.
— Белый Брат! — Плотно спеленатое тело развернулось, будто само по себе. На меня смотрел «быстрый».
— Не надо было… — выдавил я.
Он рискнул. Нырнул. Ушел так глубоко, насколько мог.
— Я шел на ваших рыб.
— Они не мои…
А потом мы всплыли. И отключились.
— Легкий Ветер, — я коснулся ладонью плеча того, что когда-то, давным-давно, едва ли не вечность назад, назвался Сергеем.
— Быстрый Рыбак. — И Антон улыбнулся, забывая, как его звали раньше.
Еще пять имен.
И три «рыбы». Ночными кошмарами они будут возвращаться ко мне. Из страшной глубины моей головы. Мой язык так и не повернулся сказать Быстрому Рыбаку, что меня действительно не надо было спасать.
Я нашел его не в каком-нибудь экзотическом месте. Таких мест просто не осталось в мире. Все истоптано, исхожено вдоль и поперек. Каждая черточка, каждая песчинка посчитана и нанесена на карту. Любая экзотика кажется уже пошлостью. Хотя понимают это немногие.
Я нашел его на окраине города.
В доме, который поддерживал нижние купола. Круглая огромная колонна, уходящая в небо.
И панорамная полоска монитора на стене показывает фермы и бетон строящегося города. Несуществующее окно. В реальный мир.
Белый Медведь посадил меня в центре комнаты. Он был рад. Только горчила немного улыбка. Грустью.
Мы пили чай. Настоящий. Не синтезированный. Где он его взял?
— Ты ведь пришел спросить про систему трех точек?
— Да, Белый Медведь. Нам нужна эта система.
— Тебя послало Братство?
— Да. Но неофициально. Это что-то вроде закрытого дела. О моей миссии знают немногие.
— Миссии. — Белый Медведь улыбнулся. — Какие красивые слова. Братство любит неофициальные дела.
— Чтобы найти тебя, пришлось постараться.
— Ну, хорошо, пусть будет миссия. Иначе все жертвы могут показаться напрасными.
— Нам нужен путь в систему.
— Это невозможно.
— Ты сделал, значит, возможно.
— Да, конечно. — Белый Медведь развел руками. — Но цена… Ты же не знаешь, какой может быть цена. Особенно для такого, как ты. Или любого из Наставников Белого Братства.
— Мы боремся с черным миром.
— Да, и нас исчезающе мало. Люди живут по другим законам. Этот мир на семьдесят процентов черный. Но даже оставшимся тридцати, огромной цифре, наша борьба не нужна. Мы экстремисты.
— Это не значит, что не нужно бороться. Белый Медведь кивнул.
— Я тоже так считал. Мы похожи на индейцев. Последние из могикан. У нас такие же имена. У нас своя правда. Но борьба уже проиграна.
— Ты стал другим. Где ты так изменился?
— В сердце, — глухо ответил Белый Медведь.
— Не понимаю.
— Я умер. Ты это знаешь. У меня не выдержало сердце. Редчайший случай на самом деле. Ребята вытянули меня из подвески и закинули в больницу. Странно, но хирурги вытащили меня.
— Все это мне известно.
— Но ты не знаешь другого. Вот тут, — Белый Медведь дотронулся до груди, — тут бьется черное сердце.
Я молчал.
— Его звали Николас Лимбе. Кениец. Погиб в автокатастрофе. И у него было здоровое сердце. В отличие от моего. Я узнал это потом. После операции.
— Ну и что? Сердце какого-то черного… Сердце не имеет цвета! Мышца…
— Я тоже так думал. Но оказалось, что это не так. В моей груди билось черное сердце, и я ничего не мог с этим поделать.
— Я по-прежнему ничего не понимаю.
— Тот, кто не подключался, никогда не поймет логики подключившегося. Ты никогда не ощущал этого… В твоей груди бьется сердце белого человека. А в моей… Я стал по-другому слышать, Белый Брат. Я стал по-другому видеть. Это чувство ритма. Мое сердце… Слышал такое выражение: «Чувствовать сердцем»?
— Ну и что?
— Я чувствую сердцем. Моим черным сердцем. Чувствую биение жизни вокруг меня. Ее ритм. И я не знаю, разум ли мой подчиняется сердцу или сердце все-таки подчиняется разуму. Я не подключался два года.
— Почему?
— Ритм, — коротко ответил Белый Медведь. — То, что определяет Виртуальность. Ритм — вопрос сердца. Я понял это тогда, подключившись впервые после операции. Понял, что стал другим. Совершенно другим человеком. Тебе очень трудно будет понять то, что почувствовал я. Мне просто страшно, подключившись, утратить остатки разума. Я боюсь власти моего сердца.
— По-моему, это шизофрения…
— Вся Виртуальность — это шизофрения! Это область чувств, в которую мы влезли, думая, что можем все подчинить себе. Каждый подключившийся — псих! — Белый Медведь вскочил. — Во мне бьется черное сердце, и оно изменяет меня. Мне больно оттого, что эта планета теряет свой разум. Свое белое начало. Но мы не можем с этим ничего поделать. Когда-то раньше, может быть, могли, но не сейчас. Человечество живет внутрь себя, оно развивается в область чувств, туда, где властвует сердце, а не разум. Его становится все меньше. Мы сами, когда-то давно, выбрали этот путь. Если разум не постигает внешний мир, он слабеет. И его место занимает сердце. В этом мире оно черного цвета. Понимаешь? У Земли черное сердце…
— А система трех точек?
— Я был там.
— Как?
— Все то же самое, — Белый Медведь пожал плечами. — Чем выше ты поднимаешься, тем больше сопротивление. И нужно поймать ритм. Уловить гармонию этих колебаний. Почувствовать их…
