Входная дверь вновь загудела, в комнату шагнула невысокая пухлая женщина. На лице ее играла легкая улыбка.
— Привет, ма, — дружно сказали внук и внучка.
Старик только кивнул. Несмотря на многие годы, проведенные рядом, он так и не смог полюбить невестку. Скорее он привык к ней как к чему-то неизбежному, что невозможно выкинуть из жизни, как плохую погоду или ноющие кости.
— Вот, — проговорила она торжественно, ставя на стол высокую бутылку темного стекла. — Настоящее, из винограда. Десятилетней выдержки!
— Не могу поверить, что где-то еще растет виноградная лоза, — усмехнулся старик.
— Где-то растет, — ответила невестка, снимая плащ и убирая его в выдвижной шкаф. — Там на этикетке — печать подлинности. А ее просто так не ставят…
Внук, восхищенно цокая языком, вертел в руках бутылку.
— Теперь осталось дождаться отца. — Внучка вновь зевнула, глянула на часы. — Где он там ходит?
— Уже едет, — отозвалась невестка. — Я звонила. Собирайте пока на стол.
Старик сидел неподвижно и смотрел, как на столешницу выкладывают столовые принадлежности — вилки и ложки из привычного пластика, тарелки из того же материала, бокалы из венецианского стекла — антиквариат, изготовленный в позапрошлом веке. Еще до того, как Венеция скрылась под водой, из географического понятия став целиком историческим.
Сын пришел, когда все было готово. Во взгляде его старик уловил что-то похожее на жалость.
— Здравствуй, папа, — сказал он. — Что, все готово?
— Готово, садись быстрей, — пробурчал внук.
Пробка, вылезая из узкого горлышка, негромко хлопнула. Темно-красная жидкость, в которой стайками метались пузырьки, с плеском полилась в бокалы. Старик глядел на нее и думал, что скоро точно так же польется его кровь.
Ее всегда выпускают, прежде чем отправить тело на переработку.
Ноздрей коснулся терпкий аромат вина.
— Ну что, папа, за тебя, — сказал сын, поднимая бокал, рука его чуть подрагивала. — Спасибо за то, что ты был хорошим отцом и дедом. Спасибо за все…
— Не за что. — Старик чуть отхлебнул, покатал вино на языке. Есть не хотелось, и он просто сидел и смаковал почти забытый напиток.
— А я видел в кино, — пробурчал внук с набитым ртом, — что раньше похороны праздновали по- другому. И даже не праздновали, — он нахмурился, — а не знаю, как сказать… Все плакали, надевали черное… Интересно, почему?
— Смерть тогда была неожиданностью, — пожал плечами старик. — Это сейчас ты в тридцать лет узнаешь, сколько тебе осталось. И ты сам, и близкие — все привыкают, зная, когда ты их покинешь. Сейчас ведь тоже горюют, если кто умер из-за несчастного случая или от болезни.
— Но все равно не так, — покачал головой внук. — Чего убиваться-то? Умершего ведь не вернешь.
— Пойдем, папа, — сказал сын. — Нам пора ехать, а то опоздаем.
— Хорошо. — Старик допил вино и поднялся. На него смотрели четыре пары глаз, в трех была заметна печаль. — Прощайте! Может быть, еще свидимся… там!
И он ткнул рукой вверх, туда, где за потолком, за многими слоями жилого комплекса находилось небо. Один из немногих кусочков природы, который человек не смог изгадить до конца.
— Прощай, дед.
— Прощай.
— Прощайте, папа.
Выходя в дверь, старик не оглянулся.
— Тебе не странно, что никто не позвонил, не простился? — спросил сын, пока они шли до парковки.
— Нет, — ответил старик. — Некому. Из друзей у меня был самый высокий коэффициент полезности. Они все давно мертвы.
— Да? Я не знал. — В голосе сына звучала растерянность. — Садись.
Дверцы авторана, похожего на каплю блестящего металла, с легким шипением поднялись. Старик устроился в мягком сиденье, слышал, как возится рядом сын.
— Поехали, — сказал он.
Стена парковки поднялась, авторан дернулся вбок и вывалился наружу. Перегрузка вдавила пассажиров в кресла, потом сын выровнял полет. Мимо проносились смазанные блики — другие машины, громадными башнями высились жилые комплексы.
Всю дорогу они молчали. Говорить было не о чем. Старик просто смотрел в окно, наслаждаясь последней в жизни поездкой. Пусть даже они едут по опостылевшему до икоты городу, громадному и грязному, словно древнее чудовище.
Авторан остановился около большого здания, крыша которого вздымалась сверкающим куполом. Над крыльцом красовалась надпись: «Приемное отделение».
— Интересно, — голос сына был странным, — а кто-нибудь пытался избежать этого? Скрыться, не прийти в назначенный срок…
— Вряд ли. Какой смысл? — Старик кашлянул, прочищая горло. — Нарушишь закон ты, а наказание понесут родственники. Дети, внуки… Зачем?
Пройдя за дверь, они оказались в царстве белизны — белый пол, потолок, молочного цвета стены, на одной из которых выделяется контур двери. Рядом с ним — небольшое окошко.
— Добрый день, — сказал старик, подойдя к нему. — У меня сегодня, — горло неожиданно перехватило, — срок…
— Ваши документы, — попросила красивая молодая женщина в окошке, холодно и равнодушно улыбаясь.
Старик отдал идентификационную карточку.
— Все верно, — кивнула женщина. — Наследник с вами?
Старик отошел в сторону, к окошечку склонился сын.
— Да?
— Одежду сможете получить завтра, — сказала женщина, — после семи вечера. Вашу долю мясопродуктов — тоже. Учитывая коэффициент полезности покойного, — старик содрогнулся, о нем говорили уже как о трупе, это будет, скорее всего, ветчина. Вот талон, который предъявите в отдел выдачи…
— Да, хорошо, — кивнул сын.
Из-за белой двери донеслось едва слышное шипение, контур стал чуть толще.
— Можете проходить. — Женщина кивнула еще раз.
— Прощай, сын, — сказал старик. — Живи честно и не опозорь нашего имени!
— Я постараюсь, папа.
Сын кивнул. Он молча смотрел, как старик шаркающей походкой уходит прочь. Вместе с ним уходили многие годы жизни. Дверь закрылась, из-за нее вновь донеслось шипение.
Сын развернулся и пошел к выходу. В груди болезненно кололо, в голове было пусто, мысли все куда-то подевались. Только у самой машины вспомнил, что что-то держит в руке.
Опустил глаза и обнаружил зеленый пластиковый талон, поперек которого шла надпись: «Мясозавод № 21».
Сын рассеянно сунул его в бардачок и потянулся к сенсору зажигания.
ВАСИЛИЙ МИДЯНИН
