Индеец утирал ладонью мокрое от духоты лицо.
Жалел он только ефиопа. Раньше он никогда не видел таких маленьких черных людей с приплюснутым носом и кудрявых. Если бы они вернулись по мутной, вспухающей под дождями реке, его жена могла бы понести от такого интересного черного человека. Родился бы сильный сын. Брызги воды, пыльца с растений красиво подкрасили ефиопа, навели смутные пятна на блестящие лицо и плечи. Индеец нисколько не жалел белых, но страшно жалел, что черный умрет вместе с ними.
— Абеа?
Индеец кивал.
А испанцы посматривали на маленького ефиопа с тайным страхом.
Они надеялись только на чудо, ведь ничто другое человеку в такой стране помочь не может. Оба с затаенным страхом прислушивались к тишине джунглей. Чтобы отвлечь их от ненужных мыслей, Джон Гоут у костра пересказывал некоторые слова боцмана. Правда, тучи теперь ползли так низко, что голова кружилась от быстроты их движения. У чиклеро были темные сморщенные лица, как подгнившие тыквы. Гладкие волосы, такие же черные, как глаза, они подвязывали грязными ремешками. Грязь въелась во все складки кожи, от зубов остались неровные корешки. Широкие вывернутые ступни в мозолях, голени в рубцах и шрамах от тяжелых желез. Чиклеро ни от кого не скрывали, что ждут чуда. Они послушно шли за неутомимым одноногим, оглядывались на мрачного ирландца, но верили только в чудо. Они верили, что рано или поздно дотянутся ножами до горла своих врагов. К словам Джона Гоута о мертвом городе они отнеслись без особого интереса, но если человек на деревянной ноге легко проходит там, где они сами с трудом пробираются, такого человека следует слушать.
Ворочаясь в гамаке, сплетенном из травы типишири, один чиклеро случайно взглянул на уснувшего ефиопа. По голому блестящему плечу бежал ядовитый муравей туке. Сбросить такого нельзя — успеет укусить.
Увидев, что Джон Гоут проснулся, чиклеро молча приложил палец к губам.
Теперь они вместе смотрели за тем, как ядовитый туке сердито бежит по голому плечу ефиопа, быстро перебирая рыжими злыми ножками. Пробежав нужный ему путь, туке суетливо перебрался на черную шею, близко к бьющейся под потной кожей жилке, и чиклеро, как и Джон Гоут, стали ждать, когда случится укус и маленький ефиоп задергается в конвульсиях. Наверное, он даже не успеет сказать: «Абеа?» Когда ефиоп умрет, подумал чиклеро, я дотянусь ножом до одноногого. Господь лучше знает, когда нам надлежит действовать. Если я сейчас так думаю, значит, мысли эти мне подсказывает Господь. Жалко, что аллигаторы не смогут обглодать одноногого целиком, подумал он. Например, деревянную ногу унесет течением. Потом по Ориноко нога уплывет в океан. Как бы сама по себе…
А там…
Кто знает?
Найдя такое на берегу, дети могут придумать много интересных историй…
— Его не укусят, — догадался одноногий.
Чиклеро кивнул. Это сам Господь не дал ему шанс.
Аххарги-ю с удивлением изучал сознание одноногого.
Кажется, Джон Гоут всерьез уверился в том, что идет по джунглям сам — Божьей милостью. Кажется, он всерьез уверился в том, что это его собственные силы помогают ему проламывать колючие кусты, рубить ветки мачете. О сущности — ю Джон Гоут не имел никакого понятия, потому и уверовал в свою силу.
Никакого разума. Поведение всех этих существ говорит только о прихотливо перепутанных инстинктах. Они даже не могут договориться друг с другом. Они сожгли корабль, на котором могли покинуть топкие нездоровые берега. Они бросили лодку и по пояс идут в илистой воде. Правда, подумал Аххарги-ю, наши пути пока совпадают. В мертвом городе, обретя сущность — тен, я доберусь и до сущности — лепсли. А там весь мир вновь откроется предо мной. Я буду первым, кто обнимет свободного контрабандера. А неистовую трибу Козловых мы с нКва, другом милым, продадим в черные недра звезды Кванг.
7
После нескольких раздумчивых дней, смутных и душных, дождь хлынул не останавливаясь.
Потемнело.
Змея свесит голову с мокрой ветки — без угрозы. Папайя уронит плод.
Во влажной зелени мелькнет россыпь алых и белых орхидей. Выглянет в просвет глупая обезьяна. Смутится, поняв характер одноногого.
В долгом переходе ефиоп так устал, что уснул под папоротниками.
От непрерывного кипения влаги в листве, в ветвях, в прибитой траве это не спасало, но он и не искал убежища. Просто спал сидя, скрестив ноги, как, наверное, привык в далекой Африке. Индейцу, прислонившемуся к мокрой пальме, в какой-то момент показалось, что голые плечи, грудь, даже лицо ефиопа покрылись серыми пятнами. Они как бы смещались, меняли свои места. Двигались, как сумеречные тени.
И не пятна это вовсе, вдруг судорожно понял индеец.
Особый вид пауков. Живут под папоротниками в гнездах, как птицы.
Все живое в джунглях знает о седых пауках, никто к гнездам не приближается. Но ефиопа привезли из-за Большой воды, гораздо большей, во много раз, бесконечно большей, чем даже устье реки в разлив. Ефиоп ничего не знал о седых пауках, укус которых причиняет ужасную боль, отнимает сознание, приводит к смерти. Поэтому ничего такого не чувствовал. Сам спал, а пауки ползали по черной откинувшейся голове, забивались в кудрявые волосы, щекотали ноздри, короткий обрубок уха, суетливо перебегали с плеча на руки, скрещенные на голой груди, и ниже — по животу к ногам. Даже под веком прикрытого глаза на блестящей влажной черной щеке приютился паук с нежными седыми полосками на сложных суставах коленчатых мохнатых ног. Будто ждал, когда приподнимется веко — хотел заглянуть в глаз ефиопа. Ранки долго не заживают, пока укушенный не умрет.
Может, ефиоп уже мертв?
Но нет. Черный потянулся. Вздыхая, вытянул руку.
Один паук не удержался, упал на спящего чиклеро. Наверное, укусил сразу, потому что мокрая груда лохмотьев с легким стоном подергалась-подергалась и затихла. Чиклеро даже вскочить не смог, остался лежать под мрачным дождем. Рассказывают, что существуют люди, совсем нечувствительные к ужасным паучьим укусам, но чиклеро к ним явно не относился.
Умер сразу.
А вот ефиоп, открыв глаза, встряхнулся.
Только тогда второй чиклеро закричал, глядя на вспухший труп своего товарища. В такой стране нельзя выжить без чуда, даже, может, без целой серии чудес, так можно было понять крик чиклеро. Вот он жив, его никто не кусал, дождь идет, небо мрачное, в движении туч, а ему — страшно.
И весь день этот, так нехорошо начавшийся, чиклеро тащился рядом с одноногим.
Старался не обгонять его, по какой причине оба они сильно отстали от Нила, индейца и ефиопа. Зато все живое — опасное, хищное — бежало от тяжелой поступи Джона Гоута, боялось деревянной ноги. Чиклеро держался рядом, рубил кусты тяжелым мачете, которое ему наконец доверили. Один товарищ достался хищным пираньям, второго укусил ядовитый паук, третьему почему не доверить нож?
Чиклеро оглядывался с испугом, ступал след в след.
Совсем недавно был убежден, что именно маленький ефиоп и одноногий умрут первыми, а теперь…
8
