'Верно говорил сенсей Кан. По тому, как человек поднимается и спускается по лестнице, возможно судить о его физической подготовке и состоянии здоровья'.
Судя по всему, со здоровьем и спортивным образом жизни у посетителей Таракановского рынка дело обстоит неважно. Опасаться здесь некого и нечего…
Они — белороссы, мирное стадо, вышедшее на водопой и кормежку. Топчутся неуклюже, гадят мимо урны и под себя бумажками, окурками, подсолнечной шелухой, пластмассовыми бутылками…
Еще хуже земляки и свояки Филиппа Ирнеева смотрятся в городской технической оснастке, когда они с грехом пополам вылезают из автомобилей, сползают вниз по ступенькам автобусов и троллейбусов. Или же коленками вперед выбираются на землю из тамбуров пригородных электричек.
Иной до самого последнего мгновения цепко держится за вагонный поручень. Боясь его отпустить, он акробатически изгибается назад, едва-едва не падая навзничь и судорожно нащупывая ногой железные ступени.
Вон давеча рядом с парковкой молодая толстуха, лет эдак 25-ти, на верхней ступеньке трамвая раскорячилась. Как тесто из дверного проема поперла. Спереди ее промежность вниз ползет, за пухлым лобком окладистая задница, за ними оставшиеся части тела вываливаются из одежды и трамвая.
В последнюю очередь от раскладной трамвайной створки отрывается ее рука, страдательно вывернутая кистью вверх. Так и запястье вывихнуть недолго…
Иногда Филиппу казалось: будто большинство вокруг поголовно поражено мышечной дистрофией и моторной атаксией. А это последнее, по мнению его знакомой медички Маньки Казимирской, является зловещим симптомом поражения сифилисом в поздней стадии.
Венерическими болезнями студент Ирнеев не страдал, на свою физическую форму и показатели здоровья самому себе не жаловался. Но на всякий медицинский случай в церкви регулярно возносил сокровенную хвалу Богу за отменное самочувствие.
На людях о своих задушевных молитвах он не распространялся, предпочитая ничем не выделяться и не отличаться от окружающих.
Хочешь стать незаметным и невидимым? Тогда будь как они, притворись хилым, непритязательным и мало приспособленным к возможным жизненным передрягам.
И так сгодится. Зачем мучаться, если оно само собой благополучно и неуклонно идет к лучшему в этой лучшей из всех прочих Республике Белороссь?..
Присяжным оппозиционером и записным диссидентом Филипп не был, но полагал здоровую толику презрения к окружающей человеческой среде необходимым элементом душевного равновесия, отличным признаком боевой готовности дать отпор любым посягательствам общества и государства на его личную жизнь.
Сначала идет он сам, друзья-подруги, семья, симпатичные, интересующие его люди. А уж потом на последнем месте в его эгоцентрической табели о рангах располагались остальные ближние и дальние, кем можно без сожаления и без зазрения совести пожертвовать в случае необходимости.
Плевать на крупнорогатое и мелкотравчатое сборище, презирать его можно, но отделяться от него и отличаться внешне нельзя. Стадо, стая, свора, косяк и прочее животное большинство, по недоразумению называющее себя людьми, отличий от них тебе никогда не простит.
Чтобы хорошо жить в Белороссии и в Дожинске, каждому следует носить покровительственную окраску животного млекопитающего мира или мимикрировать в грязно-пятнистые камуфляжные тона насекомых.
'И постоянно громко, во всеуслышание жаловаться на здоровье, а также на другие несчастья, беды и горести…'
Филипп Ирнеев не слишком лестно думал о демократическом большинстве и мало сомневался:
'Видимо, тут проявляется вездесущее суеверие у быдловатого народца белоросского. Плачь побольше, да погромче. Говорят, судьба и начальство ой как слезу любят'.
Вот и здесь, сейчас на рынке вместо лекционной бодяги по лженаучной макроэкономике в прочтении расстриженной преподавательницы какого-то там коммунизма-социализма, дамы перезрелых лет, вместо дурацкого семинара по истории Великой отечественной войны в толковании недозрелого пропрезидентского националиста — официально, вернее, документально студент Ирнеев был на приеме у кардиолога.
— Знаете, что-то сердце опять пошаливает, ноет, покалывает…
Натурально, о сумме предоплаты за врачебные услуги в деканате знать не полагалось.
Филипп с удовольствием заплатил бы за свободное посещение многих и многих вузовских занятий и дисциплин. Однако со многими печальными увы этакое чудодейство ему было не по карману.
Пусть с прошлого года он начал вполне пристойно зарабатывать, но свобода, к нашему несчастью, не продается налево и направо. Да и стоит она невыразимо и невыносимо дорого.
Гораздо проще и дешевле сразу купить свидетельство о законченном высшем белоросском образовании. Все равно ни в одной развитой стране мира с дипломом некоего педагогического университета — 'во, где загнули туземцы!' — на хорошую работу не возьмут. Будь у тебя дипломные корки поддельные заочно или всамделишние очного обучения разному вздору под президентским патронажем, все едино — филькина грамота…
Рассуждая о своем студенческом бытии, Филипп Ирнеев не забывал следить за трафиком, исполнять правила дорожного движения и зорко держать в боковом поле зрения окаянных пешеходов-самоубийц, без ремней и подушек безопасности так и норовящих посостязаться с автомобилистами в скорости передвижения, прочности корпуса, надежности тормозов и наличии здравого смысла.
Взбалмошная старуха на обочине ему не приглянулась метров за 300 до аварийной ситуации у трамвайной остановки. О потенциальной опасности ему загодя просигнализировали старухин красный платок и угрожающе сверкнувшие линзы массивных окуляров, едва ли способных справиться с патологической старческой близорукостью.
Ничуть не импонировал нашему герою и набравший перед ним запретную скорость ветеранский салатовый 'москвич' с ручным управлением. Филипп даже уступил место в левом ряду наступавшему на запятки его вишневому 'зубилу-восьмерке', белобрысому парню, рулившему на новеньком кургузом 'пежо' цвета 'кофе с молоком'.
'Пускай себе гонится белобрысик за инвалидиком. Красная старуха-то на старте. Она не только трамвай поджидает. Хоть не с клюкой, зато в толстых очках…'
За рулем Филипп себя вел как в городской толпе, стараясь быть тихим и незаметным, не создавать помех любителям быстрой езды и агрессивной манеры вождения. Он благоразумно предоставлял другим водителям право самостоятельно въезжать в дорожные неприятности и автомобильные катастрофы.
В то же время бдительности он не терял, прозорливо ожидая от прочих участников уличного движения самых вздорных, несообразных действий и безрассудных поступков.
Так оно и вышло. Как всегда к худшему.
Когда 'пежо' было дернулся на обгон инвалида, наперерез 'москвичу' к остановке и трамвайным рельсам, разделявшим полосы движения, рванулась красноголовая смерть-старуха, издалека завидев спускавшийся с горки трамвай.
'Все-таки у старой грымзы дальнозоркость, видит как через стереотрубу, аж номер трамвая разглядела', — посмотрев в зеркало заднего обзора, успел подосадовать Филипп на предыдущую неверную оценку возможного дорожного расклада.
Теперь же правильно оценив центростремительность смертельно опасной старухи, он, слегка притормозив, принял вправо, оставив водителю 'пежо' место для маневра. Приближавшийся встречный трамвай, тоже стал тормозить, но резко, с лязгом, скрежетом, искрами, посыпавшимися сверху и снизу.
Как и предполагалось, лысый дед на 'москвиче' с двумя маленькими внучками на заднем сиденье пустил рукоятку по расхлябанным тормозам, его занесло. Крутить руль в сторону заноса, то есть в сторону красной карги он, понятное дело, психологически не мог. Его драндулет в противоход запрыгал по рельсам, его чуть развернуло и вынесло на встречную полосу, где он по касательной столкнулся с жемчужно-серой 'хондой', пересекавшей путь двухэтажному туристическому автобусу, нахально выскочившему из проходной.
