и видевших эту безумную выходку.
— Уберите решетку, — уже в полной тишине выкрикнул Филипп, подскакивая к лежащему Советнику. — Вы не знаете, что делаете! Кого убиваете!
Маска свалилась с каноника Роша во время падения, и глаза его пронзили Филиппа со злобой и, главное, что поразило Филиппа, со страхом. И тут он понял: все он знает. Это Филипп не знал, вот эти, у него за спиной, не знают, по крайней мере многие из них… А вот этот — знает. Слишком многое стало теперь ясно. Избранные! Великая жертва! Он чуть было не воткнул свою пику сразу ему в горло, но вовремя сдержался.
— Убери решетку, — процедил он, нагнувшись над каноником и приставив к его горлу пику. — Или умрешь.
— Брат… — начал было тот притворно вкрадчиво, задыхаясь, однако, от ярости.
— Решетку! — взревел Филипп, надавив на горло. И тут приступ боли внезапно лишил его сил на мгновение, и этого мгновения хватило канонику, чтобы отпихнуть Филиппа в сторону, вырвавшись из его ослабевших рук.
— Он сошел с ума, братья! Хватайте его, спасите его, — крикнул он, кинувшись в сторону братьев.
Не менее полуторы дюжины людей кинулись сразу к Филиппу, но тот уже оправился от минутной слабости и вскочил на ноги. Ненужная маска мешала, и он отшвырнул ее в сторону, схватил свою пику наперевес и бросился на них. То ли безоружность помешала им справиться с задачей, возложенной на них Жрецом, то ли вид Филиппа, который и вправду был страшен в тот миг, испугал их, но все они вдруг остановились и попятились. А когда увидели, что он уже рядом — обратились в бегство. В зале поднялась паника. Филипп прорывался к Рошу, несколько человек попытались схватить его, но были ранены. У него почему-то не поднялась рука проткнуть их насквозь. В пылу схватки он потерял Роша из виду.
Они сбежали и вернутся сейчас с оружием, понял он. Его убьют. Не это ужасало его, ведь сам он сделал это уже не один раз. Он давно уже мертвый. Страшно было за свою душу. Да, они вернутся и убьют его. А они все еще там… в колодце… Он остановился. Если бы только убрали решетку! Там несколько отверстий, ведущих в шахту колодца, одно из них прямо над водой, на высоте в пол человеческих роста. Оно ведет к выходу из пещеры. Он над Ильмой, невысоко. Можно уйти по реке. Конечно, это трудно, почти невозможно ночью, зная характер Ильмы, но все же это единственный шанс. Они бы могли спастись, подумал он. Но решетка!
И тут он понял, что остался один в зале. Все наконец разбежались, как крысы, но они вернутся. Он чувствовал, что они уже возвращаются. Он подошел к колодцу и наклонился.
— Гийом! Ты жив? — прокричал он туда.
Ему показалось, или он что-то расслышал? Выпрямившись, Филипп обвел глазами ритуальный зал, которому так много посвятил и ради которого пожертвовал своей душой, и плюнул в сторону алтаря. Затем бросил оружие и, решившись, с закрытыми глазами бросился в зияющий проем.
Странно, но он не лишился чувств от удара и боли, хотя части решетки, сломавшейся под весом тела, облаченного в латы, пробили в нескольких местах плоть. Только ничего не было видно. Наверное, темно. Он услышал какие-то звуки сквозь пелену боли, понял, что это Гийом, которого он, по счастью, не добил окончательно при своем падении, и обрадовался. Дышать было мучительно больно, что-то пузырилось на губах. Но он сделал усилие и выдавил:
— Ход… Река… Беги…те.
Может, ему показалось, что он сказал это.
Его руку определенно кто-то трогал. Он снова выдавил:
— Пе…чать возь…ми. От…цу… Ска…жешь… все. Про… них-х.
И на этот раз был уверен, что его услышали, потому что сам разобрал, как Гийом причитает рядом: «Господин! Господин Филипп!» И хватает его за руки.
— Ско…рей.
Он попытался требовательно шевельнуть рукой, и это ему удалось. Хорошо, что почти весь в воде, не так больно, подумалось ему.
— Они… И…дут, — снова шевельнул он рукой и подумал с усталостью и раздражением: ну что же он не шевелится, ведь все трое погибнем так.
Но Гийом и сам понял уже, или услышал что-то оттуда, сверху. Филипп по-прежнему ничего не видел, но чувствовал, что с его пальца стянули перстень-печать и что решетка, точнее то, что осталось от нее, заходила под Гийомом, когда он оперся на нее, чтобы проникнуть в ход. Он еще медлил. Филипп чувствовал, что он не уходит, еще там.
— Мо…ю душу… спа…си…те, — продавил он последний раз через себя и почувствовал, что Гийом исчез.
Ему не удалось вздохнуть с облегчением. Ему вообще больше не удавалось вздохнуть, получались лишь какие-то судорожные подергивания. Но он ощущал его, это облегчение, потому что знал, чувствовал, как может чувствовать только человек, который уже где-то между мирами, что Гийому должно повезти, и им в этот раз непременно суждено спастись.
Алексей Молокин
Коробейник (Трое из сумы)
1
Да, ничего не скажешь, не просто выжить в наше время! Чем только люди не занимаются, чтобы заработать себе на пропитание. Сколько новых, невиданных раньше профессий породило настоящее, и сколько их еще породит грядущее! Аж дух захватывает. За примерами далеко ходить не надо. Вон сосед Савкина раньше работал кадровиком в пожарной охране крупного завода. Должность вроде бы и не пыльная, всю жизнь бы кадровал, до самой пенсии, но время рассудило по-иному. Постоял немного кадровик на бирже труда, а потом принялся искать в себе скрытые таланты. И что бы вы подумали — нашел ведь! Открыл он в себе талант собачьего парикмахера. Очень, между прочим, востребованный обществом талант. Поначалу, конечно, на бродячих псах тренировался. Те уж прятаться от него стали. Идет, бывало, бывший кадровик по улице, а бродячие собаки от него так и шарахаются, так и порскают в подворотни и подвалы. Только кадровик упорный попался, с утречка, как на работу, топал на ближайшую свалку, а там замаскируется под честного бомжа, собачки от него ничего дурного, кроме обычного пинка, не ожидают, расслабятся, значит, а он — хвать беднягу, и давай стричь, только клочья летят. Кусали, конечно, не без этого. Опасная это профессия, скажу я вам, собачий парикмахер, или, как он теперь себя называет «сучий визажист». Но до «сучьего визажиста» ему знаете, сколько пришлось всего вытерпеть? Не знаете? То-то! Конечно, когда дело дошло до породистых домашних псов, оно полегче стало, потому как породистый пес, он — существо зависимое, он ради миски жратвы и не такое издевательство над собой готов терпеть. Не каждый, конечно, но многие, очень многие… Как и люди.
А теперь, конечно, «визажист», да еще «сучий», поди-ка возьми его за рупь двадцать, он за рупь двадцать и «здрассте» не скажет. Да, непрост путь к благосостоянию, и у каждого он — свой!
Так думал Савкин, сидя на лавочке возле своего сарайчика-мастерской. Думал, думал, а потом решил, что хватит думать, действовать пора, а то жрать очень хочется.
Тут упомянутый сосед на своем «лексусе» подъехал, пузо из-за руля выпростал и, не глядя на Савкина, прошествовал к подъезду. Обидно Савкину стало, сколько вместе выпито, а теперь сосед его даже вроде бы и не замечает. Одно слово — визажист. Сучий.
А в «лексусе» радио играет. Музыка вроде незнакомая, да и не музыка вовсе, а так, кряк-бряк, а вот слова, если прислушаться, — русские. Очень даже знакомые слова, про коробочку, которая «эх, полным
