Стихотворения

       И не проси, и не бери наград.
       Приветно ли сияние денницы,
       Ужасен ли судьбины произвол:
       Невинен будь, как голубица,
       Смел и отважен, как орел!

Иначе, если поэт исполнится земной суеты и возжелает похвал и наслаждений. Господь не примет его жертв лукавых:

       дым и гром
       Размечут их — и жрец отпрянет
       Дрожащий страхом и стыдом.

Дивны его подражания псалмам ('Кому, о Господи, доступны Твои сионски высоты?'). На сионские высоты он изредка всходил и впоследствии, в период упадка когда, на время оживая, писал, например, свое 'Землетрясение', которое Жуковский считал нашим лучшим стихотворением; здесь Языков тоже зовет поэта на святую высоту, на горные вершины веры и богообщения.

В стихотворении 'Мечтания' у него есть замечательная мысль и замечательное слово о той заслуге поэта, что он спасает от всякого материализма и телесности: пламенные творения его не 'отучняют' желаний, не понижают дум и уносят их в разнообразный мир красоты, далеко от тягостной обители 'телесных мыслей и забот', от той жизни, где царит оскорбительный закон всяческого тяготения, торжествующая материя. Тучность желаний, материализация духа — ее боялся, но от нее не оградил себя вполне Языков.

Он был ниже своих требований. И про себя так верно сказал он сам:

       Он кое-что не худо пел,
       Но, музою не вдохновенный,
       Перед высоким он немел.

Но даже не одно великое побуждало его часто неметь: и другие моменты жизни нередко оставляли его, в глубине души, 'непоэтом'. Например, у него есть страстные, чувственные мотивы, упоение женской наготой ('Блажен, кто мог на ложе ночи тебя руками обогнуть, челом в чело, очами в очи, уста в уста и грудь на грудь'); но, собственно, и любовь не очень нужна ему, он может обойтись без нее, и он славит Бога за то, что больше не влюблен и не обманут красотою. Этот мнимый Вакх был в конце концов равнодушен и к вакханкам.

Сионские высоты, горние дали оказались недоступными; но уж и то, разумеется, ценно, что в отдельные минуты он возвышался над своей обыкновенностью, всегда же страдал от своего раздвоения между низменным и возвышенным. Этот контраст является самой выразительною чертой его поэзии.

Из других особенностей Языкова отметим его остроумие, — так хороша в этом отношении его преднамеренно разностильная и анахронистическая сказка о 'Жар-Птице' с ее царем Выславом, предвидящим несчастья в своей стране, которая наполнится 'всякою республикой', и жалующимся на трудность своего ремесла:

       А говорят, что царствовать легко!
       Согласен я: оно легко, покуда
       Нет важных дел, но лишь пришли они,
       Так не легко, а нестерпимо трудно!..
       Хоть самого Сократа посади
       На мой престол: по случаю Жар-Птицы
       И сам Сократ задумается… —

или с другим ее царем, Долматом, который больше всего хочет спать и оттого прерывает сказку в том месте, где она кажется ему 'прекрасной и нравственной' и где (догадывается он) 'верно, будет переход к чему-нибудь дальнейшему'…

У Языкова есть красивые пейзажи, и порою он сближает с ними соответственные душевные состояния, например финляндская суровость вызывает у него представление о 'злых годах', которые своей толпой настигают человека и становятся над ним темной свитой,

       Как эти сосны гробовые,
       Угрюмой движимы грозой.

Или прелестен внутренней и внешней музыкальностью его 'Вечер':

       Прохладен воздух был; в стекле спокойных вод,
       Звездами убранный, лазурный неба свод
       Светился; темные покровы ночи сонной
       Струились по коврам долины благовонной;
       Над берегом в тени раскидистых ветвей
       И трелил, и вздыхал, и щелкал соловей.
       Тогда между кустов, как призраки мелькая,
       Влюбленный юноша и дева молодая
       Бродили вдоль реки; казалося, для них
       Сей вечер нежился, так сладостен и тих,
       Для них лучами звезд играла вод равнина,
       Для них туманами окрестная долина
       Скрывалась и в тени раскидистых ветвей
       И трелил, и вздыхал, и щелкал соловей.

Дорого то, что сияет на Языкове отблеск Пушкина, и желанен он русской литературе, как собеседник великого поэта. Они встречались там, где берег Сороти отлогий, где соседствуют Михайловское и Тригорское. Живое воспоминание соединяет его с этими местами, где отшельнически жил Пушкин, где был 'приют свободного поэта, не побежденного судьбой'. Языков понимал, какая на нем благодать от того, что он был собеседником Пушкина, и как это обязывает его. Вечную память и лелеял он об их совместных вечерах, памятных и для всей русской словесности. С ласкою воспел он няню Пушкина — 'Свет Родионовна, забуду ли тебя?'. А когда она умерла, он чистосердечно обещал:

       Я отыщу тот крест смиренный,