Витязь в барсовой шкуре

цвет он, вянущий без сил.

Кипарисом тонкостенным, в тоскованьи непрестанном,
Он во сне каком-то странном. Потерял он свой хрусталь.
Нет пути соединенья. В пытке вечной он горенья.
Вместе с ним терплю мученья, и о нем моя печаль».

Рассказал он все печали, что его повсюду ждали
В дни скитаний в чужедали. Рассказал, как бог судил,
Чтоб нашел, чего искал он. «Жизнь и мир, все отвергал он,
Средь зверей, средь диких скал он — словно тень среди могил.

Не проси, чтобы хваленья я сказал для разуменья
Ворожащего виденья. Глянь — ив мире лучше нет.
Смотришь, нет, не цвет шафрана, — роза, пусть и не румяна.
И фиалки средь тумана, в целый свяжешь их букет».

Все, что знал, сказал подробно. Как Асмат в скорбях беззлобна.
«Барсу дикому подобно, ходит он, и след за ним.
Свет его лишь сумрак серый. Дом его лишь глубь пещеры.
Там страдает он без меры. Жизнью каждый здесь томим».

Услыхав повествованье, дева молвила: «Желанье
Сердца — вот». И в ней сиянье. Полнолунная она.
Возвещает: «Как привечу? Как на зов такой отвечу?
Чем, такую ведав сечу, рана будет смягчена?»

Отвечал: «Того нам трудно знать в ком сердце безрассудно.
Мы страдаем обоюдно. Хочет он гореть борьбой.
Не его в том назначенье. Обещал я возвращенье.
На себя принять лишенья. Солнце, клялся я тобой.

Хоть бы тяжкие услуги, другу помощь только в друге.
Сердце — сердцу. Через вьюги верный путь и мост любовь.
Но печаль ложится дымом — видеть грусть в лице любимом.
Снова быть судьбой гонимым, по тебе томиться вновь!

Без него ничто отрада. В самом счастьи капли яда».
«Все, что сердцу было надо», — нить ведет она словам. —
Найдена тобой утрата. И любовь твоя не смята.
Цвет в ней, полный аромата. Сердцу я нашла бальзам.

Как природе, нам знакомы — солнце светлое и громы.
То мы к радости влекомы, то бывает сердцу жаль.
В небе нет грозы и злобы, нет угроз земной утробы,
В мире радость, — для чего бы стала нежить я печаль.

Клятву молвил ты неложно, изменить ей невозможно.
Сердцу друга, что тревожно, посвяти полет огня.
Знай незнаемое ныне. Излечи его в кручине.
Но в какой мне быть пустыне! Свет уходит от меня!»

Витязь молвил: «Я с тобою, — стало семь скорбей с восьмою,
Над горячею водою не согреется мороз.
Дуй не дуй, а быть тут сизу. И закат раскинет ризу, —
Хоть целует солнце снизу, росы тут, как капли слез.

Быть с тобой — с собой быть в бое. Прочь идти — терзанье злое,
В десять сотен раз лихое. В сердце стрелы бьют как в цель.
Ветер жгучий веет в очи. Стала жизнь моя короче.
Полны горя зреют ночи, и тоска моя постель.

Слышал я твое реченье. Сердцем понял повеленье.
В розе нежное горенье, но растут и острия.
Солнце, будь моей зарею, и, прощаяся со мною,
Дай мне знак, чтобы живою жил в пути надеждой я».

Он настойчив, не докучный, витязь в горести разлучной,
Звук грузинской речи звучной на устах его, как мед.
Благо к благу, око в око. Слово нежного урока
Говорит. Вздохнув глубоко, дева жемчуг отдает.

Что нежней? Прижать агаты до рубинов. И богаты
От алоэ ароматы. Строен возле — кипарис.
Возрасти в саду их рядом. Но скажи «Прости» усладам —
Кто разлучным смотрит взглядом, где дороги разошлись.

Весь восторг их — в долгом взоре. И расстались. В сердце горе.
Если между ними море, не нагнать струе струю.
Солнце красное палимо. Молвит скорбный как из дыма:
«О, судьба ненасытима, испивая кровь мою».

Витязь, грудь свою терзая и удары повторяя,
Плачет. Сердце, полюбляя, говорит в себе: «Горю!»
Если солнце скрылось в туче, темны долы, темны кручи.
И разлуки мрак тягучий ночь ведет, а не зарю.

Кровь и слезы льют щеками, точат тропки ручейками.
«Солнце», — молвит, — «облаками затянулось предо мной.
Жертва пусть моя невольна, солнца все же недовольно.
О, дивлюсь, как в сердце больно. Но хочу я жить — тоской.

Райским быть, вчера лишь, древом, быть овеяну напевом,
И судьба с внезапным гневом нож вонзает, счастья нет.
Гнет тоски как тяжесть гири. Я в сетях. Огонь все шире.
Так идут дороги в мире. Мир есть сказка. Мир есть бред!»

Брызги слез, дрожанье, лепет. В сердце вздох, и стон и трепет.
Час разлуки чуть зацепит, он идет до дна сердец.
Быть с любимой — жизнь златая. Быть в разлуке — ночь глухая.
Ах, начало пеленая, саван вьет всегда конец.

У себя, в своем покое, витязь в пламени и зное.
Но лицо ее живое где-то близко. Дышит свет.
Чувств лишился. Сердце тает. Тополь в стуже, увядает.
Ах, без солнца не блистает, а темнеет розоцвет.

Что есть сердце человека? Ненасытнейший калека.
В свет идет, и в тьме от века. Путь невидящий слепец.
Все в превратном цепенеет. Жить для жизни не умеет.
Даже смертью не владеет. Острия плетет в венец.

Сердцем так он спор сердечный вел в минуте скоротечной.
Жемчуг взял, и свет тот млечный приложить к губам был рад.
Этот знак душе был нужен. Ум в тоске обезоружен.
Слезы льет он до жемчужин, током светлым, как Ефрат.

Ко двору зовут с зарею. Бодрой он пошел стопою.
Встречен людною толпою. Он склоняет гордый стан.
Царь оделся для охоты. Да развеются заботы.
Утро в блесках позолоты. Кличет рог и барабан.

Повесть этой пышной были как расскажешь в полной силе?
Всех литавры оглушили. Словно на ухо кричи.
Солнце скрыто соколами. Своры псов бегут полями.
Рдеет пурпур как цветами, — словно речь вели мечи.

Были ловли, были крики. Возращаются владыки.
Все князья здесь, светлолики. Сел Ростэн, сияет взор.
Был шатер воздвигнут красный не один с игрой атласной.
Арфы с лютней — звук согласный. Полнозвучный грянул хор.

Витязь рядом с властелином. Так отец бывает с сыном.
Их кристалл горит с рубином. Вспышки молний — свет зубов.
Кто достоин — в приближеньи внемлет сказу о томленьи.
А дружины — в отдаленьи. Тариэль над вязью слов.

Витязь с горечью заботы возвращается с охоты.
Луч один в его темноты проникает, — нежный лик.
То он встанет, то ложится. От безумных сон стремится.
Если сердце загорится, кто придет на этот крик.

Лег и молвит: «Утешенье в чем найду для огорченья?
Я в печали разлученья. Ты в далекой стороне.
Райский стебель, цвет достойный, над волной всегда прибойной
Ты тростник светло-спокойный. Появись мне хоть во сне».

И течет слеза, другая. Снова сердце унимая,
Молвит: «Мудрость золотая — в том, что нужно — так терпи».
Если в боге нам отрада, и печаль принять нам надо.
Не томи напрасно взгляда. Ночь спустила сумрак. Спи».

Снова к сердцу увещанье: «Знаю, смерть твое желанье.
Но — живи и знай терзанье. Не жалей для жертвы кровь.
И, боясь чужого зренья, ты скрывай свое горенье,
Недостойно есть любленья выявлять свою любовь».

19. Сказ о том, как Автандил обратился с просьбой к царю Ростэвану, и о том, что сказал ему визирь

Час рассветный засветился, витязь в строй свой нарядился.
«Если б огнь любови длился», — молвил, — «в скрытности во мне».
Просит сердце о терпенье. Лунноликое виденье.
К дому визиря стремленье. Вот он едет на коне.

Визирь слышит, и, встречая, говорит: «Заря златая
Входит в дом ко мне, блистая: этот день есть весть услад.
Как цветок благоуханный — звук привета златотканый.
Если гость пришел желанный, и хозяин сердцем рад».

И хозяин просит к дому. Быстро к гостю дорогому.
Слезть с коня помог младому. Тотчас под ноги ковер.
Из богатого Хатая. В доме гость как солнце рая.
Молвят: «Розы расцвечая, легкий веет ветер с гор».

Сел. Безумеют сердцами, кто приник к нему глазами.
В честь вменяют — рдеть огнями, перед юным обомлеть.
Лик его — им наслажденье. Вздохи — счет их вне счисленья.
Уходить — им повеленье. Круг домашний стал редеть.

И когда их стало двое, слово к визирю такое
Молвит тот, чей лик алоэ: «Ты в чертоге, где совет,
Знаешь все, открыта тайна. Царь тебе необычайно
Верит. Слушай же. Бескрайна боль моя. Пролей мне свет.

Чудный витязь, в ком горенье, он мое воспламененье.
Я убит, во