Стихотворения и поэмы

ПРОЩАНЬЕ С ЮНОСТЬЮ

поэма

Какой бы пламень гарью нас не метил,
какой бы пламень нас не обжигал,
мы станем чище, мы за все ответим —
чем крепче боль, тем памятней закал.
...И я живу, не жалуясь на долю,
в пустыне, за полярною чертой,
привыкший к баням с ледяной водою,
привыкший к жизни трудной и простой.
Здесь все пути-дорожки перевиты,
здесь каждый вор отныне мне знаком,
здесь битые, матерые бандиты,
раздобрившись, зовут меня «сынком».
И, не глухой к соседским разговорам,
я про себя нередко слышу сам:
«Парнишка, видно, был неважным вором,
в своей деревне лазил по дворам.
Уж больно заморенный он и слабый,
как захудалый пес промеж зверей;
его, наверно, шибко били бабы
за масло, за сметану, за курей...»
В беде своей суровы, нелюдимы,
измерив жизнь на свой кривой аршин,
не верят люди в честные седины,
не замечают чистый след морщин.
...Отпела песни юность. Отмечталась.
Ушла моя жар-птица в перелет.
Уже сжимает чувства возмужалость
и сдержанность, холодная как лед.
Старухой стала девка-синеглазка,
в живой воде целебный дар исчез,
и не хватило хлеба старым сказкам,
чтоб верить им и требовать чудес.
И словно вовсе не было любимых,
живых девчат, не спящих до утра.
И надо вспомнить весны мне и зимы,
и подсчитать года свои пора...

1

Рожденный при царе, крещен в купели
в дому столетнем прадедов своих,
где входят в кровь, как воздух, с колыбели
желания, повадки, сказки их;
где по ночам — мы жались первым страхом —
выл домовой, яга стучалась в дом,
змей пролетал над крышей и с размаху
хлестал по окнам огненным хвостом;
где нам, мальчишкам, бабки нагадали:
по золотым жар-птицыным следам
за самым верным счастьем рваться в дали
к премудрым людям, к дивным городам,
людские притчи помнить слово в слово,
пройти всю землю вдоль и поперек,
добыть в бою из золота литого
заветный, непродажный перстенек.
С ним яд не травит, горе не калечит,
над ним ни жар, ни стужа не вольны.
Не страшно с ним идти врагам навстречу
и в мирный день, и в черный день войны;
с ним год от году ясный глаз яснее,
спокойней сердце, жилистей рука,
с ним человек в сто раз сильнее змея,
в сто раз бесстрашней лютого врага...
Но жили деды, старясь от безверья
в далекий мир чудесных небылиц,-
не довелось им рук обжечь о перья
никем еще не пойманных жар-птиц.
Из рода в род земной надел приемля,
хлеб добывая искони горбом,
с любовью деды веровали в землю,
всю жизнь лукаво сомневаясь в том,
чего нельзя доподлинно потрогать
сухой ладонью собственной руки,
не раз в уме жалеючи, что бога
им не пощупать... Руки коротки.
И, молча покоряясь божьей власти,
обид не причиняя никому,
не признавали счастья, кроме счастья
до ста годов прожить в своем дому,
не быть в боях, не мучиться разлукой,
тюрьмы не знать, не нашивать сумы
и ни мечтой, ни службой, ни наукой
не утруждать мужицкие умы.
Но помер дед. И, родом сиротея,
сыны его на кладбище снесли,
безбожники, вояки, грамотеи,
наследники его святой земли.
...И, может, деду в мертвом сне приснится,
как, чернозем отряхивая с рук,
в семнадцать лет, приметив след жар-птицы,
с его землей без слез прощался внук.