О боже, внезапно осеняет меня мысль, он ведь не настолько сумасшедший, чтобы показать ей эти записи?! Если она увидит себя на всех трехстах экранах, она исчезнет и из его, и из моей жизни и никогда не вернется, и я бы не стал винить ее за это.
Так что теперь я тоже начинаю нервничать.
Гетеротопические тенденции Ормуса, его вылазки в другую реальность, одновременно и привлекают, и пугают ее. Она выросла на песнях Ормуса, его заявлениях об ином мире, но ей не нравится, что этот мир не лучше нашего, а просто другой — не более чем малоудачная вариация, и ей уж совсем не нравится, что этого мира больше нет, что Ормусу больше не нужна повязка на глазу. Я рассказал ей и о Гайомарте, который все-таки был первым гетеротопическим открытием Ормуса. О Гайомарте и его песнях будущего. О бегстве Гайомарта из головы Ормуса во время автокатастрофы много лет назад. О том, что Ормус почти уверен, что именно с Гайо Вина провела последние мгновения, а может быть, и там, внизу, она все это время тоже с ним. Для меня все еще очень непросто говорить обо всем этом нейтрально, не демонстрируя своего личного отношения, но Миру эта история завораживает.
— Мне нравится все это про близнецов, — говорит она. — Это про две половинки нашего мозга, я имею в виду, что мы и понятия не имеем, какой в нас таится потенциал, ничего не знаем о своих собственных возможностях, правда ведь? Этот парень по-настоящему проник в темную сторону своего «я». Это потрясающе, Рай!
— Думаю, вы отлично поладите. (Я уже не просто нервничаю, я помрачнел, и это заметно по моему голосу.)
— Ты ревнуешь? — спрашивает она, чрезвычайно довольная. — Я думала, он старый и немощный, и в ушах у него шумит. Не соперник, правда? Ты ревнуешь, — говорит она, ущипнув меня за руку и улыбаясь во весь рот. Она расслабилась.
— В ушах шумит, — повторяет Тара, сидя в углу. — В ушах шумит, немощный.
Клея ждет нас в холле Родопы-билдинг. На ней всё те же очки с толстыми линзами, делающими ее похожей на крошечную, одетую в сари миссис Крот. Увидев Миру, она выдыхает: «О! Мадам! Слава богу!» Затем слегка вздрагивает, будто прикладывая титанические усилия, чтобы взять себя в руки, и поворачивается к Таре. Она здоровается с нею как со старой подружкой, играет с ней в ладушки, сразу и навсегда завоевав ее молодое-старое сердце. В лифте Тара и Клея явно страдают от головокружения (звучит музыка «VTO»), а я разглядываю себя в зеркале. Я в неплохой форме, но рядом с Мирой являю собой олицетворение консерватизма и замшелости. Я и слово-то такое использую — замшелость. Ормус, при его нынешней дряхлости, я думаю, все равно крут, хотя у меня он ассоциируется скорее с последним писком старости, чем с последним писком моды, но я ведь не двадцатилетняя девушка, попавшая в святая святых монстра рока.
Он ждет нас у дверей лифта, он слаб, но весь в предвкушении встречи. В белом кимоно, как у японских борцов, он стоит, опираясь на руку Уилла Сингха. Увидев Миру, он до боли впивается ногтями в руку Уилла, но тот невозмутим; невозмутимость — сильная черта этого дюжего молодца.
— Да, — говорит Ормус Кама. Только одно слово. Он и Мира целую вечность — пятнадцать секунд или десять лет — смотрят друг на друга. Я с некоторым удовлетворением отмечаю, что ее лицо выражает тщательно скрываемое изумление. Как будто ей явилось привидение, как будто Ормус, точнее это чахлое существо, которое когда-то было Ормусом Камой, — призрак, вернувшийся из царства мертвых. Хотя, собственно, это как раз ее роль в сегодняшней маленькой драме.
— Прошу вас, — говорит Ормус и идет вперед, показывая путь, — все еще опираясь на Уилла — к белому концертному роялю «Ямаха».
Пройдя несколько шагов. Мира дотрагивается до плеча Уилла Сингха:
— Позвольте мне, — она предлагает Ормусу свою молодую руку. Он кивает дважды, с волнением глядя на нее, и они снова двигаются вперед. Уилл идет следом за ними. Тара держит за руку Клею Сингх. Все молчат.
Подойдя к роялю, Ормус садится и начинает играть медленную, полузабытую мелодию госпела. Мира встает рядом, чуть-чуть позади. Остальные смущенно ждут, чувствуя себя здесь лишними. Несколько минут она просто слушает, как он играет, музыка обволакивает ее тело, она, раскачиваясь, закрывает глаза. Ее рука на плече Ормуса, и она не убирает ее, она даже немного сдвинула ее и дотронулась пальцами до его затылка. Мое лицо начинает гореть, но я не вмешиваюсь.
А потом Мира поет, и комната наполняется ее абсурдно сильным голосом, глубоким, как река, и высоким, как горы. Голосом Вины. Услышав ее, Ормус Кама вынужден остановиться, пальцы его дрожат, но она продолжает петь без музыки, похожая на луч солнца в разрушенной церкви.
Эта песня — один из золотых хитов «VTO», крик потерянной души, обращенный к ее любимому, но сейчас Мира выводит Ормуса из темноты, именно она вытаскивает его из пропасти. Он заперт в темнице, и голос ее освобождает его.
Его руки возвращаются к клавишам, темп нарастает, и ее голос воспаряет от радости. Клея и Тара хлопают в ладоши. Даже Уилл Сингх, сам мистер Каменное Лицо, присоединяется к ним. Я? Я не хлопаю. Я ничего не понимаю в музыке.
Позже, дома за ужином, когда Тара, довольная, спит в моей кровати, я смотрю на Миру поверх феттучини и кьянти, которые я перед ней поставил, и вижу незнакомку: жесткую, лишенную иллюзий молодую женщину, у которой хватает ума понять, что ей выпал редкий шанс, и способную на глазах у любовника флиртовать с другим мужчиной. Женщину, которая еще до конца не уверена, стала ли эта встреча самой важной в ее музыкальной карьере. Может быть, перед ней откроется новое будущее, а может, это просто безумная фантазия, которая растает на рассвете. Я вижу, что она представляет себе свое будущее, она не может не рисовать себе картины возрождения одной из легендарных групп, где она займет опустевшее место Вины.
— Не строй скоропалительных планов, — говорю я, пожалуй, излишне жестко. — Ты видела, в каком он состоянии. Может быть, у него получится отказаться от наркотиков, а может, и нет. Надежда невелика, ты понимаешь это; ты знаешь, как трудно освободиться от наркотиков, на которых он сидит, они могут оказаться даже сильнее тебя. В любом случае, до шоу на стадионах еще очень далеко.
— Черт, послушай себя, — она стиснула зубы. — Я думала, все это была твоя идея. И ведь ты сам сказал, что мы не должны говорить ему о нас. «Помоги Ормусу», да-а, хорошо, но давайте не будем помогать Мире, давайте не будем строить планов.
Мне нечего сказать. Я просто молча ем.
— Ты мне не веришь, вот в чем дело, — говорит она. — Ты не веришь моим обещаниям. Ты считаешь меня шлюхой.
— Нет, — после чрезмерно затянувшейся паузы отвечаю я, — всё нормально. Я тебе верю, правда верю.
На самом деле я вроде как уверен в ее любви, неожиданной для меня любви, я хочу верить ей слепо, но при этом понимаю, что недооценил Ормуса Каму, он еще очень многое может предложить. Свою музыку, свой статус легенды и — да! — свою красоту. Мира высказывается на этот счет прямо.
— Ты просто слеп, — говорит она. — Он — самый красивый мужчина. Эти глаза, этот мягкий, мягкий голос, — он, черт возьми, просто неотразим. Конечно, жизнь его побила, но ты же не думаешь, что это сделало его менее привлекательным.
— А как насчет его возраста? — Я пытаюсь говорить веселым голосом. — Этот парень, чье детство пришлось на сороковые годы, помнит Вторую мировую войну, «Белое Рождество»[364], раздел Индии, «Оклахому»[365]. Это интересно современной молодежи?
— Это лишь панцирь, лишь защищающий пламя абажур, понял? — отмахивается она от меня. — Его душа молода, пламя еще сильно, и это главное. Как и твоя душа, — утешающе добавляет она, обходя стол и приближаясь ко мне. — К тому же твой панцирь мне тоже нравится.
