видимость; дай им только войти в силу – и они обратят оружие свое против вас, своих союзников. Им не хан по сердцу, а царь московский, это мне доподлинно известно. С московским царем Хмель давно заигрывает, а от вас это скрывает. Тебе известно, что теперь с ним донские казаки, а дай время – будет вся Московская держава.
Канцлер внимательно следил за визирем, пока толмач переводил. Но ни один мускул не шевельнулся на каменном лице Сефер-Кази. Толмач перевел, выслушал, что сказал визирь, и обратился к канцлеру:
– Великий визирь готов слушать дальше великого канцлера.
Оссолинский продолжал:
– Волчата, вскормленные козой, выросши, пожирают ее. Так и казаки Хмеля пойдут на Крым с оружием. Теперь самое время прибрать их к рукам, раз и навсегда.
Визирь пытливо посмотрел на канцлера. Он заговорил неторопливо и твердо. Толмач переводил сухим, бесстрастным голосом:
– Великий хан Ислам-Гирей третий послание короля Яна-Казимира читал и велел мне, своему визирю, сказать тебе, канцлеру короля: быть миру между ханом и королем и вечному согласию нерушимому, если король заплатит трехлетнюю дань и возместит все потери, какие орда понесла от этого похода. И тогда хан потребует от гетмана Хмельницкого прекратить бой и вместе с ним отойдет на Украину. А в случае король такие условия не примет, то будет орда совместно с войском гетмана Речь Посполитую воевать дальше, а ты сам знаешь – воевать вас недолго осталось. Но хан не стремится уничтожить королевство ваше, а хочет по-братски протянуть руку брату своему, королю Яну-Казимиру, ибо цари должны жить в согласии. Так аллах велел, так пророк аллаха Магомет учит.
Багровые пятна заиграли на бледных щеках канцлера. Кто посмеет теперь сказать, что он не спас короля и королевство? Он облегченно, почти радостно вздохнул и впервые за эти два дня услышал, как пахнет воздух степною полынью.
Из-за туч выглянуло солнце и уронило горячие лучи на попону и на колени министров. Из долины оглушительно ударили пушки и затем покатилось, точно отзвук грома, над Зеленым Яром казацкое: «Слава!» Канцлер вздрогнул.
Визирь не скрывал усмешки.
– Смелый воин Хмельницкий! – произнес он спокойно. – Повел казаков в бой. Когда солнце станет высоко в небе, должен закончить битву. А если не управится до той поры, хан орду пошлет на помощь...
Оссолинский почувствовал, как сохнет во рту. Облизал языком засохшие губы, хрипло проговорил:
– Что будем дальше делать, великий визирь?
– Думаю, уже поздно, – грустно покачал головой Сефер-Кази, – теперь уже поздно, великий канцлер. Хан может не согласиться разорвать союз с гетманом Хмельницким, ибо он начал бой.
– От тебя все зависит, великий визирь, – дрожащим голосом заговорил Оссолинский. – Твое слово много значит для хана, твое слово дорого для него.
Визирь кивнул в знак согласия головой. Толмач перевел.
– Твоя правда, великий канцлер, мое слово дорого.
Оссолинский оглянулся, указал на толмачей. Сефер-Кази понял. Поднялся вместе с Оссолинским, отошел с ним в сторону.
– Великий визирь, – тихо сказал Оссолинский, путая татарские слова с польскими, – условия хана приемлемы, а тебе за заботу хочу, с позволения твоего, привезти нынче в твой шатер королевский дар: двадцать тысяч золотых талеров.
– Тридцать, хотел ты сказать, великий канцлер, – спокойным голосом ответил Сефер-Кази. И тотчас, кивнув головой в ту сторону, где раз за разом били пушки и слышны были крики, добавил:
– Много крови прольется нынче, много крови...
– Великий визирь, – заторопился Оссолинский, – тридцать тысяч талеров дарит тебе король, позволь королевский дар в твой шатер завезти...
– Передай, великий канцлер, ясному королю твоему мою благодарность, а теперь поедем к хану.
Из Зеленого Яра Сефер-Кази и Оссолинский, минуя казацких дозорных, проехали в татарский табор.
...Через час канцлер Оссолинский от имени короля подписал договор о перемирии с Сефер-Кази- агой.
По этому договору Речь Посполитая обязывалась уплатить хану Ислам-Гирею двести тысяч талеров единовременно и в дальнейшем по девяносто тысяч талеров ежегодно, а кроме того, дать тридцать тысяч талеров на тулупы для тридцатитысячной орды хана. В то же время король должен был приказать Вишневецкому и Фирлею уплатить орде под Збаражем двести тысяч талеров.
Ислам-Гирей, одетый в соболью шубу, крытую алым бархатом, сидел на подушках, имея по левую руку Калгу, а по правую – Нураддина. Вдоль стен шатра стояли мурзы. Оссолинский преклонил колено. Сефер- Кази положил к ногам хана листы пергамента. Хан велел канцлеру приблизиться.
– Да будет согласие между мною, царем крымским, и королем польским, братом моим Яном- Казимиром, – произнес хан и обратился к Сефер-Кази:
– Прикажи уведомить гетмана Хмельницкого, чтобы прекратил битву, иначе я оставлю его одного и должен буду обратить оружие войска моего против казаков.
Оссолинский поклонился и прижал правую руку к сердцу.
Глава 20
– Где слово твое? – яростно кричал Хмельницкий, размахивая булавой. – Как мог ты нарушить договор? Как мог за спиной у меня начать переговоры с королем?
Хан сидел неподвижно перед гетманом, как степная каменная баба.
Молчали мурзы, хранили молчание ханские братья. Тяжело и сердито сопел Сефер-Кази.
Хмельницкий чувствовал: напрасно кричит. Нет, криком тут не поможешь.
Все было проиграно. За его спиной сплели паутину. Продали! Что он мог поделать? Скача к хану, видел, как строилась в боевые ряды орда. Он знал: хан может дать приказ ударить в спину казакам. Он знал, почему так поспешно заключил хан мир с королем. Незачем кричать, незачем тратить силы и слова. Хану не с руки была бы победа над королем. И, словно отгадав его мысли, Ислам-Гирей, как ужаленный, вскочил на ноги и закричал, подступая к Хмельницкому:
– Ты меры не знаешь, гетман, жадность твоя безмерна! Замыслил помазанника божьего, брата моего, в прах повергнуть, растоптать! Разве такое слыхано? Ты уже многого добился – и довольно. Король тебе все простит. И не надо пролития крови. Я не хочу войны. Король мне дань заплатил и обещает и дальше платить в срок. А ты если хочешь воевать – воюй. Но знай, – угрожающе и гневно кричал хан, – я тебе в спину ударю! Я тебе и так помог...
– Что помог? – перебил Хмельницкий. – Чем помог?
Хан не ответил. Овладел собой, сел между своими братьями и устало опустил веки. Сефер-Кази успокоительно вставил:
– Теперь самое время, гетман, и тебе заключить договор с королем. Он преклонит слух к твоим просьбам. В том и великий хан тебя поддержит.
Хмельницкий, резко повернувшись, вышел из шатра.
Он уже не слышал, как вслед ему покатился легкий, довольный смех Ислам-Гирея.
Сефер-Кази поклонился хану и угодливо заговорил:
– Видишь, великий повелитель мой, как опасен гяур Хмельницкий. Теперь ты убедился, как хорошо поступили мы. И король, и гетман в твоих руках, хан.
– Нет бога, кроме бога, и Магомет – пророк его, – проговорил Ислам-Гирей и сладко зевнул, вспомнив вдруг белые стены бахчисарайского дворца.
«Теперь казаки, – подумал хан, – снова начнут помышлять, как бы им от короля избавиться, и о
