были загнуты книзу. Я постарался представить себе их разговор: «Альпинист Чо Тво Риш, кто позволил тебе обрезать верёвку со своим товарищем по восхождению, альпинистом Чан Об Лёд?!» – спрашивает первый авторитет. «Чо Тво Риш, за грубое нарушение восходительской дисциплины мы вычёркиваем тебя из списка живых альпинистов Корейской Республики!» – оглашает приговор второй. Так это выглядело, и я никак не смог бы вообразить эту сцену в исполнении западных альпинистов. Сидевший рядом со мной круглолицый, поросший рыжей щетиной британец с насмешливым интересом наблюдал этот «разбор полётов». Вполне возможно, они были отличными ребятами, эти корейцы, но очень уж с другой планеты.
Самыми же колоритными обитателями лагеря были те, кого я обозвал «испанцами». Именно обозвал, поскольку двое из них были басками, а двое других – каталонцами, и они жутко оскорбились бы услышав, что кто-то называет их испанцами. Но эту историю я приберегу на потом, поскольку в первые дни своего пребывания в базлаге я с ними практически не пересекался. Слышал только, что они круты и безбашенны, как и подобает смуглым пиренейским мачо.
После обеда Тянь Шань показал нам своё истинное лицо. Всё небо затянуло тучами, и с него повалили тяжёлые мокрые хлопья. К вечеру похолодало, и хлопья сменились мелким секущим снежком. На ужин все явились голодными, смололи картошку с мясом и запросили добавку. Я добираю хлебом с вишнёвым вареньем и заливаюсь чаем.
Сон в первую ночь напоминал старую чёрно-белую киноленту, которая раз тридцать рвалась на склейках. Я ворочался, смотрел на часы, думал полубредовые мысли и периодически незаметно отключался. Под утро я проснулся от холода, натянул на себя флисовый костюм, шерстяные носки и выполз наружу по делам. Под ногой скрипнул снег, свежий и сухой, как крахмал. Весь лагерь тихо флуоресцировал в ночи, укрытый белым покрывалом. Высоко над головой повисли колючие гнёзда созвездий. Вдали за ледником вздымалась бледная громада Хан Тенгри.
Наступившее утро было фантастическим: всё вокруг было покрыто белым пушистым покровом – ледник, палатки, вывешенное на просушку бельё, превратившееся за ночь в гирлянду мороженых тушек. Глубокое синее небо добавляло теням голубизны, а горы были так белоснежно чисты, что казалось, издавали тихий звон. Я носился с фотоаппаратам по лагерю, замирал перед особо прекрасными видами, и, сдерживая рвущееся, как из парового котла дыхание, снимал и снимал, пока не кончилась плёнка.
После завтрака мы с Эялем занялись разными хозяйственными делами, готовясь к завтрашнему выходу. Я внимательно прислушивался к тому, как мой организм реагирует на свершенное над ним насилие – заброску вертолётом на четырёхтысячную высоту. Когда я резко вставал на ноги, я чувствовал лёгкое головокружение и толпы мурашек бегали вверх-вниз по моим конечностям. Любая, самая незначительная прогулка сопровождалась чудовищной одышкой, и я совсем не был уверен, что буду готов завтра выйти на гору. Накануне мы, вместе с Володей, обсудили наши планы. Эяль рвался в бой, и готов был пойти на гору на следующий же день после прилёта, Володя хотел посидеть в лагере один день для акклиматизации, а я посидел бы и целых два дня. Мы решили действовать по погоде, но быть готовыми выйти на второй день. В глубине души я надеялся, что погода задержит нас в лагере ещё на денёк и даст мне возможность как следует прийти в себя.
Перед обедом мы разузнали, где находится палатка начальника лагеря и отправились к нему за бензином для нашего примуса и за газовыми баллонами. Только в это утро я осознал, что начальник нашего лагеря, это – Юрий Моисеев. Тот самый! В 1988 году тройка Казбек Валиев, Юрий Моисеев и Золтан Демиан совершили одно из самых красивых восхождений на гималайский восьмитысячник: первопрохождение Юго- Западного контрфорса Западной стены Дхаулагири (8167м). За 9 дней, в альпийском стиле и без кислорода. Если вам это ничего не говорит, то вряд ли вы поймёте и тот интерес, который вызывал у меня этот человек. Я объяснил Эялю причину своего волнения. Как и всякий «западный» молодой человек, интересующийся альпинизмом, он знал из русских альпинистов только Букреева и то, лишь благодаря скандальным отголоскам трагедии 1996 года.
В палатке, на которую нам указала Надия, и которая служила одновременно и узлом связи и складом сдаваемого напрокат снаряжения, мы обнаружили немолодого седовласого мужчину с мягким, почти извиняющимся выражением лица и живыми карими глазами. Я поинтересовался, на всякий случай, действительно ли перед нами Юрий Моисеев, причём меня привёл в замешательство тот факт, что я не знаю, как адекватно обратиться к этому человеку. С одной стороны, уже тринадцать лет, как я не обращаюсь ни к кому по отчеству, и такое обращение кажется мне столь же несуразным и неудобным, как носка камзола позапрошлого века, с другой стороны я понимаю, что моё ощущение – порождение абсолютно иной реальности, а здесь и сейчас обращение по имени к уважаемому человеку, который значительно старше меня, прозвучит неуместной фамильярностью. Ох уж эти условности!
Должен сказать, что мы были просто очарованы Моисеевым. Никакой, даже малейшей «звёздности» не было в этом человеке. Он разговаривал с нами просто и доброжелательно, и говорил с нами о маршруте так, как будто и для нас, и для него он представлял одинаковую сложность. А ведь у него за спиной была и северная стена Хан Тенгри, и зимние восхождения на семитысячники, и Канченжанга.
Он не советовал нам идти на седловину во время акклиматизационного выхода, а ограничиться лишь восхождением на пик Чапаева. Здесь, похоже, мне придётся сделать небольшое, но вынужденное отступление, и рассказать о маршруте. Как я уже говорил, на Хан Тенгри существуют два относительно несложных «классических» маршрута. Более простой из них находится с южной стороны горы. Он поднимается по снежно-ледовому кулуару между Хан Тенгри и пиком Чапаева (6370м) и выводит на седловину между этими двумя вершинами. Высота седловины – примерно 5900м. До седловины этот маршрут не имеет никаких технических трудностей, т.е. «ходится ногами», но довольно лавиноопасен. Нижняя часть его простреливается лавинами и ледовыми обвалами, сходящими с пика Чапаева, и народ проскакивает его рано утром и как можно быстрее.
С севера маршрут поднимается по крутому ребру прямо на северную вершину пика Чапаева (6150м) и уже оттуда спускается на седловину. На седловине оба маршрута соединяются в один, который выводит на вершину Хан Тенгри по скальному Западному Гребню.
северный маршрут (он называется маршрутом Саламатова) гораздо безопаснее южного, но в такой же мере тяжелее физически и технически. Крутой снежно-ледовый гребень разорван в двух местах (между 1м и 2м лагерями и под пиком Чапаева) ещё более крутыми скальными поясами, прохождение которых на этих высотах, да, зачастую, с тяжелым рюкзаком представляет изрядную проблему. К тому же, хождение туда- сюда через пик Чапаева тоже здоровья не прибавляет. Когда-то этот маршрут получил категорию 5Б, но эта оценка, естественно, не подразумевала, что вся гора от подножия и до вершины заранее провешена перильными верёвками, как это происходит сейчас.
Когда я собирался на Хан Тенгри, меня здорово смущал этот вопрос. Я имею в виду перильные верёвки. Абсолютно очевидно, что не будь Хан Тенгри провешен перилами, я никак не смог бы собрать себе команду, у которой был бы шанс на него взойти. Поколебавшись, я убедил себя в том, что, собственно, в мои планы входило восхождение на семитысячник, а перильные верёвки не сделали гору ниже, чем она была. Я понимаю, что иду на эдакий «адаптированный» Хан Тенгри, но я и отношусь к нему соответственно. Того, старого Хан Тенгри всё равно уже нет и не будет, да он мне и не по зубам. Просто это, новая ТАКАЯ гора, и на ней есть новый ТАКОЙ маршрут. Так я решил для себя, хотя всё это довольно печально.
Перед обедом я сижу в столовой и наблюдаю, как две девочки и парень из кухонного персонала
