Из лесу раздался топот и, вымахнув из-за седой сосны, едва не споткнувшись о ее могучие, торчащие из земли корни, показался секретарь. Он и в подметки не годился Чжу-эру, но служил исправно. Чжу-эр. Он так и не вернулся, и Мэлор все еще не дал связи, а идет уже четвертый год… Не оправдал доверия. Милый мальчик, но в научном плане, по-видимому, оказался не столь состоятелен, как показалось вначале. Может статься, и его план со стабилизацией Солнца был утопией?.. Если бы так!..
Ринальдо натужно поднялся с травы. Чари попыталась ему помочь, но он поднялся сам.
— Шифровка на ваше имя, товарищ Председатель комиссии! — крикнул секретарь, замирая перед Ринальдо. — Из Координационного центра!
Ринальдо стало не по себе. С тех страшных дней он не мог слышать этих слов спокойно. Ну, что там еще? Или те, на Трансмеркурии, после вчерашнего замера снова урезают срок? Последнее время они все отодвигали предполагаемый момент взрыва, что-то там в Солнце шутки шутило, но приятные шутки, почти на две недели отодвинулась гибель… Теперь решили вновь придвинуть?
«Трансмеркурии — Центру… — ну, так и есть. Спокойнее, спокойнее, не год же они крадут, ну, день, ну пусть хоть пять… — Уже довольно давно стали наблюдаться странные явления, которым мы не могли найти обьяснения в рамках существующих теорий, а именно — необьяснимое замирание процесса. Сегодняшние замеры в корне меняют всю картину. Мы не беремся пока ничего интерпретировать, хотя между собой, разумеется, пытались это сделать и, разумеется, будем еще пытаться. Процесс совершенно прекратился. Солнце совершенно стабильно. Мы не беремся предсказывать, что это окончательный результат, после происшедшего мы вообще ни в чем не уверены, но на данный момент Солнце совершенно стабильно, совершенно стабильно, и опасности взрыва на ближайшие несколько миллионов лет нет никакой. Волконский, Армстронг, Кабурая».
Впервые Ринальдо читал в шифровках литературные обороты. Но теперь он даже не заметил их. Свет гас неудержимо, и воздух стал твердым, он не втекал в легкие, а жесткой холодной стеной стоял перед ртом. Земля колыхалась.
— Да что же это… — выдохнул Ринальдо. — Чари!..
Он выронил сначала шифратор, потом бумажку с невыразительными пятнами, а потом сам повалился на теплую, терпко пахнущую траву Земли.
…Чари оторвала губы от руки Ринальдо, неподвижно лежавшей поверх простыни, — серой, чуть влажной, поросшей мелким серым волосом, исхлестанной синими рубцами вен, рябых сейчас от красновато- коричневых точек — следов вливаний. Обернулась на сердитый окрик матери.
— Не смей на меня кричать! — Чари давилась слезами, ее голова судорожно, злобно дернулась. — Не смей! Ты не понимаешь! Он самый добрый! Самый замечательный человек на этой поганой планете, самый нужный, я его люблю!
— Дура!! — закричала Айрис. — Истеричка! Встань сейчас же!!
— Товарищи, товарищи… — растерянно проговорил врач. — Потише же…
— Он умирает, — сказал Акимушкин, всматриваясь в серое, неподвижное лицо, опрокинутое на тонкую подушку. Веки лежащего затрепетали, но не открылись, и замерли вновь, глубоко вдавясь в глазницы, туго обтягивая глазные яблоки. На виске медленно колыхалась жила, высоко горбясь над кожей. — Помолчите вы все. Ринальдо умирает.
Чари вновь припала к его руке, ее узкие плечи затрепетали, она зажмурилась, издав странный горловой звук. Один из бесчисленных проводов, шедших к Ринальдо от бесчисленных аппаратов, стоявших вокруг, зацепился за ее локоть — врач молча отвел провод в сторону. Ринальдо лежал, как в паутине, паутина мерно гудела, что-то булькало и переливалось в аппаратах, что-то щелкало, что-то едва слышно шелестело, но он умирал.
Не умирай, думала Чари, исступленно втискиваясь раскрытыми губами в холодную, дряблую кожу. Я ведь знаю, тебе нет и пятидесяти, и этот ад кончился, все теперь хорошо, я буду с тобой, ведь дочь — это почти то же самое, что мать, не умирай… Ведь только теперь и жить…
Это не совсем так, отвечала ей дряблая кожа. Теперь-то жить и незачем. Я все сделал. Ты хорошая девочка, но мне от этого не легче. Ты — не моя цель, понимаешь?
Понимаю, кричала Чари, но ты все-таки попробуй, ведь тебе последнее время так хотелось отдохнуть, понравилось бывать у нас в саду, днем ты будешь рассказывать мне все, что захочешь, рассказывать про людей, ты ведь знаешь, что такое люди, ты ведь добрый, самый добрый, а потом, потом я тоже буду с тобой, хочешь? У меня никого не было, ни разу, совсем, я тебя люблю, только…
Спасибо, отвечала ей дряблая кожа.
Не смей умирать, думала Айрис. Ты всегда был эгоистом, ну хоть раз подумай обо мне, умерь свою жестокость, я и так уже ничего не стою; как я буду жить, если умрет человек, кому само мое существование уже причиняло боль, мне же совершенно не для чего станет жить, не умирай, не смей, я отдам тебе девчонку, ты будешь часто бывать у нас, будешь жить у нас, будешь с ней, но про меня; давай теперь так, нам обоим будет опять сладко-больно, но по-новому, я не хочу, чтобы ты умирал… Она льнула взглядом к синим, присохшим к глазным яблокам века, гипнотизировала, кричала…
Нет, отвечали ей закрытые глаза. Я вырос из возраста, когда играют в такие игры. Не торгуй дочерью, оставь ее в покое, она замечательная девочка, она еще может быть счастлива, она будет счастлива…
Не смей грубить мне, кричала Айрис, изо всех сил прижимая ладони к щекам. С каких это пор у тебя вошло в моду умирать при мне, да еще говорить колкости при этом? Ты что, забыл, с кем говоришь? Ты что, забыл, что всю жизнь безнадежно меня любишь?
Не забыл, отвечали ей закрытые глаза.
Послушайте, товарищ председатель, растерянно говорил Акимушкин, невидящими глазами уставясь в высокий лоб, изъеденный тенями. Вам нельзя умирать, это же бессмысленно, еще масса дел. Да ничего еще не кончилось! Черт меня побери, если я знаю, что делать с океанами. Течения работают, все побережье Южной Америки превратилось в пустыню, все острова Полинезии, запрещен лов рыбы во всех океанах, кроме Ледовитого и прилегающей к нему части Атлантики, где еще с прошлого века ничего не осталось… Земля на грани катастрофы, а вы умираете!
Знаю, отвечал ему высокий лоб. но что же делать, всему есть предел. Я сделал дело своей жизни. Делом твоей жизни станут океаны.
Но я же не знаю, что с ними делать! Не знаю даже, как подступиться. Очнитесь, подумайте. Хотя бы пару слов, ведь даже если я придумаю, у меня не хватит духу, как у вас, так вот у руля, а ведь именно это самое главное. Я же просто чиновник, я слабый…
Я тоже, ответил ему Ринальдо.
Синий холм на виске лежащего пугающе вздулся, замер, затрепетал, медленно опал и перестал шевелиться. Секунду все стояли неподвижно и молча, только Чари всхлипывала горлом, а потом врач молча взглянул на часы и пошел по кругу, снимая с трупа контакты, отдирая присоски. На экране осциллографа сияла узкая, как лезвие, тонкая и неподвижная прямая линия, мимоходом врач щелкнул тумблером, и экран погас.
Мэлора опутывали паутиной разноцветных проводов.
— Здесь два срочных дела, товарищ Руководитель, — сказал Чжу-эр, перебирая бумаги. — То есть все дела срочные, но два особенно, на мой скромный взгляд, важны, и поэтому я позволил себе прийти сейчас, когда до процедуры остались считанные минуты.
Мэлор приподнялся в кресле, опираясь руками на подлокотники, и тут же рухнул обратно, словно руки его подломились, надпиленные в локтях. Глаза его горели безумным огнем, от которого пробирал жуткий и в то же время завораживающий холодок, — но это было еще что, а вот когда он вышел из экспериментального зала две недели назад…
— Неужели нельзя подождать какие-то полтора часа? — раздраженно спросила Мэриэн, под руководством медика с Терры готовившая стенд для процедур. В ее руках болтались концы проводов, рукава темптера были закатаны чуть ли не до плеч, обнажая точеные, чуть тронутые искусственным загаром руки, в движениях которых за эти недели уже стала намечаться уверенность и сноровка. Она все хотела делать сама. Мэлор с удовольствием следил за ее действиями — как она нагнулась к приземистому, истыканному многочисленными рукоятками генератору, подставив взору Руководителя обтянутые брюками безупречные ягодицы, как стала присоединять разноцветные контакты фидеров, свесив чуть ли не до пола волнистые пепельные пряди, как выпрямилась, неловко поправила тыльной стороной заполненной проводами ладони
