похвастайся мне, покажи, что купила…
– Нет, Гнат, я гляжу, я тебя вконец избаловала. Ты даже не понимаешь, как меня подвел. Будь ты не таким эгоистом, ты начал бы с поисков работы и с аванса. Начал бы, понимаешь? А ты? Приходишь пустой, как бомж, и заявляешь, что тебе надо отдохнуть вечерок! Нашел дом отдыха! Вот будут деньги – будет и вечерок. А пока не появятся деньги…
И тут Гнат не выдержал. Словно из какой-то ракеты его нежданным толчком в спину выпихнули в космическую пустоту – кровь от перемены давления закипела в единый миг, и в красной жгучей пене утонули мозги вместе со всеми мыслями и нежными чувствами.
– Деньги, деньги! – заорал Гнат, остервенело передразнивая ее «г». – Хохлушка чертова!
И жахнул дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка, а на посудных полках надолго затянул свою заунывную песнь хрусталь.
Водку Гнат выбирал с большим тщанием.
В ближайшем к дому Эльвиры винном бутике он толкался более четверти часа, чуть ли не обнюхивая фигурные бутылки, прозрачные и матовые, худосочно-вытянутые, что твои доктора богословия, и пузатые, ровно польские магнаты в летах… Ушел. Спустился в соседний, тот, что напротив. И там остановился наконец на фугасе «Царевича Дмитрия», формой он Гнату особенно по сердцу пришелся – хоть противотанковую пушку им заряжай. И этикетка под настроение: молодой, интеллигентный и грустный правитель Московии, первым из всех тщетно (как и все последуюшие) возжелавший реформировать ее в цивилизованное европейское государство, обнимал хрупкую красотку Марину Мнишек с младенцем на руках – а сзади на них наваливалась, обещая вот-вот захлестнуть, мрачная чугунная стена с загнутым, точно у девятого вала, пенным гребнем; символизировала она бессмысленный и беспощадный русский бунт, спровоцированный Мининым и Пожарским. Точь-в-точь стометровый скульптурный комплекс, который пару лет назад Церетели в Москве на Берсеневской набережной нагрохал; душевная была этикетка.
Гнат очень хотел ребенка от Эли. Сколько можно мотаться-блукаться… Гнат мечтал о семье.
До сегодняшнего дня.
С Саней Голощаповым они еще по Советской Армии знакомы были, смолоду. И хотя общались нечасто, поскольку работы у обоих хватало выше горла, – не существовало для Гната человека ближе в Питере.
Особенно с сегодняшнего дня.
Служил Саня в какой-то смутной конторе – районном отделении наблюдательного отдела Международного фонда содействия развитию славянской письменности имени генерала Калугина. Он о работе не распространялся – как, впрочем, и сам Гнат. Ну, сообщил он другу в свое время, что служит в Общественном центре споспешествования, – и что? Стало быть, споспешествует кому-то. Так и Гнат себе отложил: раз наблюдательный отдел – стало быть, наблюдает за кем-то или чем-то Саня Голощапов, и никак иначе. А за чем и за кем – какое до того Гнату дело? Наверное, за теми, кто развитие славянской письменности тормозит…
Не очень, правда, понятно, куда ее еще развивать, – но опять-таки не Гнатово то дело.
Саня был на работе. Гнат позвонил ему с мобайла на мобайл, стоя с фугасом под мышкой напротив метро «Проспект Меньшевиков», – и в первый момент то, что друг занят, ровно киянкой его отоварило. Но друг на то и друг; по голосу понял, как Гнату хреново. И сам же предложил: ну и что, что я на работе? Сижу, дежурю в офисе… Приходи, прям здесь полянку раскинем.
Все понял друг Саня.
И окончательно Гнат растаял, когда, сорока минутами позже войдя в довольно-таки закрытый офис Голощапова (хорошо, что Саня встретил у входа, – проникнуть внутрь можно было лишь в три приема, через три тамбура, и сканеров в них гнездилось явно побольше, чем даже у Вэйдера перед входом), Гнат увидел четким строем марширующую по широкому рабочему столу шеренгу бутылок пива – да не простого, не здешнего. Где Саня взял их в этом городе за то малое время, покуда Гнат тащился в подземке, – лучше не спрашивать; друг дарит радость так, как если бы она ему ничего не стоила, как если бы прямо из кармана он вынул шесть бутылей родной и уж, честно сказать, полузабытой «Оболони».
– Ну ты даешь, – только и вымолвил Гнат, озирая уже почти раскинутую полянку: колбаса вареная и колбаса копченая на газетке, открытая баночка рыбных консервов… Оазис юности.
Но вот одноразовые пластмассовые стаканчики, замершие в повышенной боевой готовности с разинутыми ртами, – ровно шахты с баллистическими уже открылись, и вот-вот запуск по целям… Не придумали еще таких стаканчиков, когда Соляк с Голощаповым служили в одной и той же, причем – не наемной, армии. Либо из гранёнычей пили тогда, либо из горла…
Гнат разлил. Саня тем часом открыл пиво на запивку.
– Серьезные планы у тебя, – сказал Гнат, обведя взглядом пивной строй.
– У меня? – поднял брови Саня. – У меня планы исключительно производственные. Я так понял, что оттяг тебе нужен. – И, подчеркнув голосом слово «тебе», Саня двинул к Гнату по столу стакан.
– Министерство охороны здоровея попэрэджуе: надмирнэ вжывання алкоголю шкодыть вашому здороввю. – Назидательно выставив крепкий и узловатый, как корень, указательный палец, Гнат подмигнул, а затем взялся за стакан.
– Прекрати свои антирусские выходки и пей! – ответил Саня.
Слово за слово, глоток за глоток – пошел разговор на любимую тему, изредка прерываемый то звонками по телефону (их Голощапов резко обрывал – не до вас, мол), то позвякиванием факса. Как так получалось, что, о чем бы ни начали они беседовать, всегда уже после третьей-четвертой заносило их непременно в трясину русско-украинских отношений, – то была загадка.
Конечно, не о работе же говорить.
Тем более что говорить о ней нельзя. Верно, и Сане нельзя.
И не о бабах же…
Тем более – что мог после сегодняшнего о них сказать Гнат? Одни матюки…
– Для вас, для русских, негр – это негр, грузин – это грузин, даже татарин какой-нибудь – это именно татарин. А вот украинец для русских – это всего лишь тот же русский, только с какой-то нелепой придурью. Русский, который не хочет быть русским, а вздумал именоваться как-то иначе! Потому вы с нашей независимостью и не можете смириться до сих пор!
– Да какая придурь! – крякая после очередной заглоченной толики «Царевича», возмущался Саня. – Будь ты хоть сто раз нерусский и независимый, ради бога – только врагом не будь!
– А у вас спокон веку: кто перед вами не стелется – тот уже и враг, – гнул свою линию Гнат. – Так что вам теперь все враги…
Спорщик менее опытный начал бы отмазываться: да я не враг, да при чем тут враг… И безнадежно проиграл бы – потому что позволил бы разговору пойти о том, что правильно и что неправильно делает Украина; а поскольку она, по мнению самого же Гната, после единственно правильного своего действия, то есть выхода из Союза, делала неправильно решительно все, Саня разделал бы на этом поле Гната вчистую. Россия ж тоже делала неправильно все – и Саня это тоже вполне признавал, – поэтому говорить надо было исключительно о России. Главное – не дать сбить себя с России и перевести разговор на Украину.
– Это почему это у нас все враги?
– А потому. У кого нет целей – у того не может быть друзей.
– Ой, Гнат, ты лучше выпей.
– И выпью. И ты выпей.
– Да я-то как раз выпью…
– И я выпью. А вот ты – выпей! Ага! Пьешь! Ответить нечего!
– Да как это нечего? Как это мне нечего? Это тебе нечего, повторяешь баланду десятилетней давности! Да мы этого от вас еще в ельцинские времена наслушались! В кравчуковские! Идти с Россией вместе, мол, нельзя, потому что она никуда не идет…
– А то не так?
– А вспомни: стоило ей куда-то хоть попробовать пойти – сразу вой: имперские амбиции!
– А кто ж вам виноват, что вы только в эту сторону ходить умеете?
– Да для вас любая попытка России защитить свое достоинство и свою территорию – была имперская амбиция!
– Свою? Ваша территория – Владимир да Тула! Кто на нее нападал? От кого вы ее защищали? Вам свои
