– Будет исполнено, повелительница, – сказал Вовка и поднялся. – Я раб тапки.
Она повернулась на стуле, глаз не отводя от его деловито удаляющейся спины.
– Ты даже не спросишь, где я жила? Я совсем тогда не поверю.
– Еще как спрошу. Посиди минутку, я настроюсь. Это же не чудеса, а работа.
Через минуту он и впрямь позвал ее к одному из боковых пультов. На двух соседних дисплеях узнаваемо рябил каравай Москвы, так мелко нашинкованный беспорядочными разрезами улиц, будто кромсал его обезумевший от бессильной злобы ненавистник Московии; на один картинка шла с ГЛОНАССа, на другом – гугловская трехмерная спутниковая карта.
– Показывай.
Сима присмотрелась.
– Вот тут увеличь.
Такие вещи всегда увлекают. Сверху все такое странное; помесь игрушечного и настоящего… Они в два счета отыскали площадь Индиры Ганди.
– Вон на том круглом пруду меня чуть не похитили, – не удержалась Сима; ей тоже было о чем рассказать. – И, знаешь, уже потом мужик, который нас с папой тогда выручил, почему-то застрелился…
Вовка сосредоточенно рулил и пробормотал только:
– Не забудь напомнить, когда мимо пойдем.
Нашли дом. Она даже вспомнила этаж.
– Отлично, – сказал Вовка, запуская расчет ориентации. – В Москве у нас шесть засечек, быстро проинтегрирует… А мы проверим, какой ты поводырь. Ты встанешь в кабину. Я останусь тут. А ты постарайся хотеть, чтобы мы там оказались вместе. Помнишь, я говорил, как нас в какой-то момент удивило, что мы не оказываемся в точке переклейки голыми? Папа сказал потом, это оттого, что мы даже не задумывались. Одежда и одежда, куда ж она денется. Мои штаны, моя рубаха! Вот так примерно постарайся про меня думать.
– Легко, – ответила Сима, многозначительно заглянув ему в глаза. Он смутился, отвернулся к пульту.
– Пошла, – скомандовал он через пару минут. Она уверенно, твердо направилась к кабине и уже привычно встала в фокус лазерной накачки. – Жму стартер.
И нажал.
Они стояли на лестничной площадке. Потрескивая, мигала лампа дневного света. Дверь слева, дверь справа… Дверь лифта. Просто площадка.
Обычная, совершенно обычная.
– Ну, нормально, – удовлетворенно сказал Вовка. – Одного человека ты, по крайней мере, берешь без проблем.
– Супер… – тихо повторила Сима. Огляделась. Помедлила. – Вот за этой дверью я была маленькая…
Она подошла ближе и положила руку на металлическую поверхность. Постояла так секунду, потом оглянулась на него.
– Вовка, – потерянно улыбнувшись, сказала она. – Вовка… Этого же не может быть. Это же чистые глюки. Ты мне что, в чай конопли подсыпал?
– Ага, – ответил он. – Конечно.
Она тихонько погладила дверь.
– Не верю, – сказала она.
И опустила руку.
– Если это все так…
– Я теперь сам не знаю, что с этим делать, – сказал Вовка. – И Наиль не знает. Это и в секрете держать немыслимо, и сказать нельзя. Это совершенно иной мир. Не так уж много людей на земле хотят, чтобы мир стал настолько иным. Понимаешь?
– Пока не очень, – призналась она. – Но…
Умолкла. Будто просыпаясь, оглядела замызганные стены.
На двери лифта красовалась жирная черная свастика.
На бежевых кирпичах стены было крупно намалевано: «Срал вам в ладони».
– В мое время так не было, – неловко отводя взгляд, проговорила Сима.
– Пошли отсюда, – сказал Вовка.
– Давай на смотровую сходим, – предложила Сима. – Раз уж мы в Москве. Я в детстве ужасно любила смотреть с Воробьевых… Тривиально, да?
– Есть тривиально, – ответил Вовка, – но никого это от еды не отпугивает. Наоборот. Я всегда оттуда сталинские высотки считал. Как засечки вдали. Посмотришь – и сразу знаешь, где что. Красиво. Пошли.
Они, почему-то не желая лезть в лифт сквозь свастику, не сговариваясь, пошли вниз по безлюдной лестнице – и она, точно свиток, полный сокровенных знаний о мире, стала разворачиваться у них перед глазами. «Школа – говно!» «Весь мир – с антиФа!» «Fuck off!» «НБП – for ever!» «Фашизм не пройдет – Кавказ всех русских убьет!» «Ave Satan!» «Толян – лох!» «Смерть хачам!» «Долой власть чекистов!» Казалось, дом, как щепку, бьет на тупо хлещущих одна в другую встречных, бессмысленных и оттого особенно злых волнах. Уже на третьем этаже Сима перестала водить глазами по стенам и сосредоточенно уставилась перед собой. А Вовка не выдержал. Шагнул к стене, достал ключи и споро, размашисто процарапал: «С + В = Л». Оглянулся на Симу – видит ли? Она видела. У нее полыхнула шея и засветились глаза. Но она ничего не сказала. Он не сказал ни слова вслух – и смолчала она.
Но то было единственное на всю лестницу объяснение не в ненависти, а в любви.
В Москве оказалось прохладнее. Но было бы нелепо из-за таких пустяков сразу убегать назад. Когда они вышли на улицу, Сима, чуть поежившись, оглянулась по сторонам и глубоко вздохнула, точно все то время, что они спускались по лестнице среди залепивших стены духовных испражнений, она брезговала дышать.
– Ого, понастроили… – сказала она, глядя на высовывающиеся с Мосфильмовской яркие, в бесчисленных искрах окон громады.
И потом они долго молчали. Медленно подошли к площади. Миновали памятники великим индийцам, перешли на улицу Дружбы; когда показался пруд, Сима сказала только: «Вот тут…» – и снова отрешенно умолкла, словно напряженно думала о чем-то.
Тормошить ее Вовка не стал. Они просто гуляли, а значит, можно и не трещать без умолку. Они не отличались ничем от других парочек и группочек, еще фланировавших кое-где, несмотря на довольно поздний час; разве что одеты были легковато. Но, в конце концов, кому какое дело. А как они сюда добрались, чтобы прогуляться, на них и вовсе не было написано. Крутил пыль и листья темный, уже совсем сентябрьский ветер; шепелявый механический гул переполненных магистралей давил сзади, подгонял, а впереди уже открывался полный далеких огней простор – точно огромный плоский стол ночного ресторана, заваленный грудами светящейся икры.
– Значит, мышка убежать смогла, а кошка мышку съесть – нет? – вдруг спросила Сима.
Вовка не сразу понял, о чем она. Потом сообразил.
– Именно так.
– А вы биографии тех трех человек, которые тоже увидели Таити, изучали?
– Не знаю, – сказал Вовка. – Не было разговора. Я – нет.
Она, продолжая глядеть прямо перед собой, покачала головой, будто мудрый учитель, огорченный небрежностью даровитого, но безалаберного ученика.
– Твой папа как-то объяснял все эти эффекты?
– Может, как-то и объяснял, – ответил Вовка. – Но ничего не говорил. Может, ничего еще не придумал, может, придумал, да не додумал и не хотел болтать прежде времени. Понимаешь, вот буквально перед самым его исчезновением более или менее приличная статистика набежала. До этого и анализировать-то было нечего.
– Понимаю, – сказала она и снова надолго умолкла.
Становилось зябко, но она так ушла в себя, что не замечала треплющего ей волосы и хозяйничающего
