Малянов в ответ застонал и по-жаровски, со страданием в голосе, протянул из «Петра Первого»:
– Катя, рассолу!
Ирка вошла и присела на край тахты.
– Пациент скорее жив, чем мертв, – констатировала она фразой из «Буратино». – Ну и зачем тебе это надо было?
– Что? – спросил Малянов.
– Столько выхлебать.
– Ой, Ир…
– Никаких «ой» и никаких «Ир». Я понимаю, можно выпить рюмку, две – чтобы согреться, расслабиться, чтоб разговор… Что я, ведьма? Баба-Яга? Понимаю. Даже сама могу. Но ведь ты зеленый! И вчера прекрасно знал, что утром будешь зеленый. И никуда не годный.
– Иронь, ну ладно тебе… У Глухова что-то случилось – то ли их контору прикрыли совсем, то ли еще что… в отпаде человек. Ну, оттянулись! Когда так вот с истерики оттягиваешься – за дозой не уследить.
Ирка поджала губы.
– Ну конечно, у Глухова, – сказала она саркастически. – У Глухова отпад с истерикой – а медузой ты лежишь.
– Надо, кстати, позвонить ему, – озабоченно сказал Малянов. – Жив ли…
– Он нас переживет.
– Только, наверное, лучше попозже… Вдруг спит?.. Сколько сейчас времени, Иронь?
– Я – не говорящие часы, – Ирка поднялась. – Вон лежат – встань, возьми и посмотри. Если можешь. А если не можешь – то и незачем тебе время.
У двери она остановилась. Обернулась.
– Работать, как я понимаю, мы сегодня не в состоянии.
– Ну почему… К вечеру я, может, и оклемаюсь.
– Ну тогда вечером и посмотрим. А покамест – объявляется хозяйственный день. Пробежка по лабазам и обеспечение недельного запаса продовольствия, стирка, уборка квартиры. Что предпочитает ваше изболевшееся от препон бытия, алчущее алкогольного отдохновения сердце?
– Откровенно говоря, сердце предпочитает пару бутылок пива, а потом еще пару часов поспать, – с бледной улыбкой натянуто пошутил Малянов.
Ирка вытянула к нему обе руки и показала две фиги.
– Тогда, хозяйка, у сердца нет предпочтений. Руководи, я все приму и все исполню.
– Договорились. Поднимайся пока, а я посоображаю, как тебя лучше приспособить.
Со второй попытки акт оставления ложа прошел успешнее. Сунув ноги в шлепанцы, горбясь, Малянов нешустро пошлепал в ванную. Дремлющий на полочке под вешалкой, среди перчаток и шарфов Калям нехотя приоткрыл на него глаз, но не пошевелился и не издал ни звука. Из кухни выступил Бобка, остановился – руки в карманах.
– Что, сильно вдула? – сочувственным баском спросил он вполголоса.
Малянов только рукой махнул. Потом сказал:
– Правильно вдула. Самому тошно…
Бобка коротко хохотнул со знанием дела.
– Еще бы не тошно… Ох, и разит от тебя, па.
– Представляю… Ничего, Боб. Сейчас душ приму, зубья вычищу, всосу кофейку – и наверняка реанимнусь. Мы еще увидим небо в алмазах.
– Давай. А то смотреть на тебя – прямо сердце кровью обливается.
Малянов благодарно улыбнулся сыну и открыл дверь ванной.
– Да, тебе какое-то странное письмо пришло! – крикнула Ирка из комнаты.
– Что за письмо? – Малянов остановился на полушаге, сразу ощутив холодок нехорошего предчувствия.
Ирка вышла в коридор с бумажкой в руке. Листок ученической тетрадки, кажется.
– Я где-то к полуночи выглядывала тебя поискать…
– Елки-палки, зачем?
– Ну как. Все-таки муж. Вдруг тебя твоим пресловутым грузовиком размазало. Да ты не беспокойся, я только во двор. Ни тебя, ни грузовика, естественно, не обнаружила…
Куда как естественно, подумал Малянов.
– А на обратном пути смотрю – что-то белеет в дырочках. Когда оно туда попало… прямо чудесным каким-то образом. Перед программой «Время» Бобка за «Вечеркой» лазил – его еще не было.
«Знаю я все эти чудеса», – снова, как когда-то, подумал Малянов. Он сразу забыл и о головной боли, и о душе.
