- Вот кабы винца, - возмечтал Задонов. - Винца и задрыхнуть. Придем к немцу, непременно винца найду.
С дороги послышался шум автомобиля, все трое насторожились.
- Тржеба сховатысь, - оказал Рудик и встал. - То пан командир.
- Не, командир вперед уехал, - уверенно вымолвил Задонов. - Садись!
Шум приближался. Идущие по дороге солдаты прижимались к обочинам и оглядывались.
Темно-синий, сияющий блестящими накладками автомобиль остановился напротив молодой сосны. Открылась дверца, выпрыгнул офицер, стукнув шашкой но ступеньке, и крикнул: - Эй, вы!
Кононов и Задонов втянули головы в плечи и стали прятать за спину жестянки.
- Эй, вы, под сосной! - офицер быстро подошел к ним. - Кто такие?
Нижние чины поняли, что попались, но браво вытянулись, показывая строевую выучку.
- Рядовые третьей роты, сопровождаем кухни, - отрапортовал Кононов.
- Это что? - спросил у него офицер.
- Это? - переспросил Кононов, глядя на жирную жестянку.
- Ранцевый запас сожрали? - сказал офицер. - Следуйте за мной, оглоеды несчастные.
Из автомобиля сквозь распахнутую дверцу лысый строгий барин с генеральской фуражкой на коленях, начальник дивизии Сирелиус, спокойно-казнящим голосом спросил у офицера, что за люди?
- Грустная картина, - выслушав ответ, сказал он. - Громадное количество отсталых. Полное безобразие... Людей этих строго наказать, не останавливаться перед крайними мерами.
Через минуту автомобиля уже не было, только белая пыль облаком ползла над дорогой.
- Попили винца, - буркнул Задонов. - Что ж ты, окаянный, нас на консерву подбивал?
- То генерал, - сказал Рудик. - То як ойчец.
Когда они дошли до ротного бивака, командир роты, штабс-капитан Бородаевский был сильно разгневан. Унтер-офицер Комаровский подвел к нему всех трех и встал у дверей.
- Почему отстали? Почему сожрали запас? - спросил Бородаевский, сидя на лавке у окна.
Под потолком хаты жужжали мухи. От глиняного пола веяло прохладой, пахло крестьянским жильем. Нижние чины молчали, покорно ожидая суда. - Два часа с полной выкладкой, - сказал Бородаевский. Это означало - в шинели, с винтовкой, с шанцевым инструментом, патронами и полным мешком стоять навытяжку, не шелохнувшись.
- Ваше благородие, а нельзя ли нас поучить? - жалобно попросил Задонов. - Так оно было бы доходчивей.
- По морде, что ли? - спросил Бородаевский. - Хочешь, чтобы я, твой командир, с которым ты через день-другой примешь бой, бил тебя?
- Поучил, ваше благородие, - повторил рядовой. - Полной выкладкой я за два часа силы потрачу. Не по-хозяйски будет. А поучить - и убытка нет, и доходчивей.
- Убирайтесь вон! - сказал Бородаевский. - Комаровский, исполняй.
Троица с унтер-офицером вышла во двор. Вечерело. Денщик штабс-капитана болтал с полькой- хозяйкой, она сидела на низенькой скамейке и ощипывала курицу, проворно работая пальцами с налипшим белым пухом. За загородкой хрюкали - рычали свиньи.
Возле колодца-журавля умывался голый по пояс, обмотанный по животу полотенцем подпоручик Муравьев. С соседнего двора несло дымом солдатской кухни, там стояло отделение и доносились вольные веселые голоса солдат.
- Не уважает нас командир, - с тоской произнес
Задонов. - Что ему? Жалко съездить мне в ухо? Разве я рассыплюсь?
- А я не позволю себя бить, - вдруг сказал Рудник. Задонов остановился и сильно толкнул его в плечо.
- Ты, чума, подбивал нас и еще выкобениваешься! - возмутился он. - Али барин какой?
Наказание командира роты посчитал обидным и Кононов. А Рудник был доволен по причине своей католической отдаленности от понятных русским солдатам законов большой семьи.
* * *
Войска шли, останавливались, снова шли.
Утром горнисты протрубили зорю, и полк встрепенулся, из всех хат и стодол на белый свет высыпали мужики. Почесываясь, зевая, они быстро принимали солдатский облик, но под ним у многих, бывших еще недавно запасными, явно проглядывал мирный крестьянин.
Люди выстраивались у кухонь, получали в крышку котелка порцию гречневой размазни с салом и со здоровым, веселым аппетитом завтракали. Потом, расколов во дворе по- лено или оторвав слабо прибитую доску, разжигали костры и варили в котелках чай.
Они знали, куда идут: в полках взяли у них адреса для завещаний и полковые священники в серых рясах отслужили молебны. Но несмотря на безостановочное утомительное движение, приближающее людей к гибели, они были бодры и далеки от уныния. Наоборот, явно ощущалось что-то, огородившее их от мысли о смерти и дающее веру необходимость творящегося дела.
Германские аэропланы с черными крестами загнутых назад крыльях, облетавшие на рассвете места ночлегов и днем - походные колонны, никого особенно не настораживали. Завидев аэроплан, батальонная колонна останавливалась, и начиналась беспорядочная пальба, пока он не превращался в черную точку. После этого колонна выравнивалась, двигалась дальше.
Было приказано разъяснить нижним чинам различие между нашими и германскими аппаратами, чтобы не обстреляли своих же: на поверхности крыльев наших аэропланов помещались отличительные знаки - трехцветные круги национальных цветов.
Пятнадцатый армейский корпус шел походным маршем без дневок, спеша выйти к границе восьмого августа.
Германия была все ближе. Но не выдерживая походного движения, отстали обозы, куда-то запропастились хлебопекарни и фуражиры, и забеспокоились, затеребили вышестоящих начальников войсковые командиры. Что за безобразие? Чем кормить солдат?
Начальники дивизий Торклус и Фитингов доложили командиру корпуса генералу от инфантерии Мартосу, что обозы сильно отстали. Мартос рассвирепел, вызвал корпусного интенданта. Но судьба берегла интенданта, его не нашли, и весь норов Мартоса ударил в начальника штаба Мачуговского.
- Где продовольственные транспорты, черт вас подери! - закричал Мартос, выкатив бешеные глаза. - Вы не начальник штаба, вы бестолковая баба! Как воевать с голодными частями? Завтра они станут мародерами. Их надо будет расстреливать! А вы что, останетесь в стороне? Позор! Позор!
И напрасно начальник штаба, бедный Мачуговский, пытался объяснить, что транспорты отстают по причине...
Нет, никаких причин не желал знать Мартос. Он уничтожил Мачуговского, тот подавился своими объяснениями и умолк, позеленевший от унижения. Да что он мог сказать? Разве Мартосу не ведомо, что недостает более трети повозок, что вместо парных были получены одноконные?
- Еду к обозам, - решил Мартос, - Я там наведу порядок.
Выехал на автомобиле в сопровождении казаков, уверенный, что до начала боевых действий самое важное - сохранить в корпусе дисциплину и стройность.
Августовское солнце поднималось навстречу автомобилю, тени от деревьев быстро укорачивались, рессоры поскрипывали. Мартос торопил шофера, время от времени тыча жестким кулаком в шею. Проезжали придорожные кресты, украшенные расшитыми полотенцами и увядшими цветами.
Крестов было много - и каменные, и деревянные. Десятки полотенец, одни белые, новые, другие посеревшие, превратившиеся в тряпки, свисали с них, напоминая, должно быть, Господу о крестьянских молитвах.
За лесами открывались скошенные поля с мелкими ко- пешками ржи; встречали крестьянские базы, полные таких копен, и в окна долетал сухой запах хлеба.
В одной деревне под колеса с лаем кинулась собачонка, но шофер объехал ее, втянув голову в плечи, боясь нового тычка. - Не бойся, сынок, - сказал генерал. - Незачем собаку давить.
И через минуту настиг его ушей жалкий визг - казаки затоптали дворняжку.
- Чужое не жалко, - объяснил адъютант. - Простота и варварство. Дети степей.
