признание советских успехов. И его личных, потому что именно он уделял авиации огромное внимание.
И вообще в целом 1933 год укрепил внутреннее положение СССР. Осенью был собран хороший урожай. Стабилизировались взаимоотношения власти и народа, что выразилось в запрете Политбюро местным «тройкам» ОГПУ выносить приговоры о высшей мере наказания, запрещались массовые выселения крестьян (разрешались только индивидуальные — «активных контрреволюционеров» — в рамках установленных лимитов в 12 тысяч хозяйств по СССР). Было вдвое снижено число заключенных по линии Наркомата юстиции ОГПУ и Главного управления милиции (с 800 тысяч человек до 400 тысяч). Всем осужденным на срок лишения свободы до трех лет заключение заменялось принудительными работами на один год.
Существенное послабление режима объяснялось успехами в экономическом развитии: всего за 1933 год тяжелая промышленность выросла на 12 процентов, бюджетный дефицит сменился профицитом (с минус 135 миллионов рублей в 1932 году на 148 миллионов в 1933 году), в каждом квартале года СССР продавал за рубеж больше товаров, чем ввозил.
Жизнь становилась более сносной.
Арестов тоже не было, если не считать арестованных в августе — сентябре 1932 года и осужденных в апреле 1933 года членов так называемой «школы Бухарина», выпускников Института красной профессуры, сторонников правых. На их встречах, квалифицированных следователями ОГПУ как «нелегальные конференции», обсуждалась тема насильственного устранения Сталина. Бухарину удалось от них откреститься, а арестованные его не назвали.
Впрочем, главным в том году был не этот эпизод борьбы, а конфликт в самом Политбюро, разгоревшийся внутри сталинской группы. Источником сопротивления стал Орджоникидзе, который как нарком тяжелого машиностроения сконцентрировал в своих руках все управление промышленностью и отстаивал отраслевые интересы НКТМ.
В конце июля 1930 года на имя Молотова пришло несколько телеграмм из разных областей, в которых сообщалось, что завод «Коммунар» (Запорожье) отгружает получателям неукомплектованные машины. Молотов, у которого с «отраслевым кланом» НКТМ уже были столкновения, дал делу ход. 28 июля СНК принял опросом постановление «О преступной засылке некомплектных комбайнов в МТС и совхозы». Учитывая недавнее трагическое положение с хлебом и вообще фактическое мошенничество, надо было полагать, что Молотов потребует строгого наказания. Так и вышло. Прокурору СССР И. А. Акулову поручалось немедленно арестовать и привлечь к судебной ответственности руководителей «Коммунара» и смежных предприятий.
Это решение правительства натолкнулось на сопротивление местной власти. Секретарь Днепропетровского обкома партии M. M. Хатаевич заявил о своем несогласии и объяснил некомплектную поставку тем, что при перевозке по железной дороге с открытыми платформами часть оборудования разворовывается и поэтому некоторые детали перевозятся в ящиках отдельно. Наверное, Хатаевич был по-своему прав: несмотря на строгости охраны, воровства не удавалось избежать. Но с другой стороны, совхозы и МТС все же не получали заявленного оборудования. Кто-то должен был за это ответить.
Не мог же Молотов написать резолюцию о неодолимости безобразий и на этом успокоиться.
Хатаевич разослал свое письмо сразу по всем адресам: украинскому правительству, в ЦК и прокуратуру, в СНК СССР, Политбюро, Прокуратуру СССР и НКТМ.
Однако на Молотова оправдания Хатаевича не произвели никакого впечатления. Он ответил ему: «О достижениях „Коммунара“ нам хорошо известно, также известно прокуратуре. Судом это будет учтено. Данный судебный процесс имеет далеко не только заводское значение и отмена его, безусловно, нецелесообразна»254.
Сталин в это время находился в Сочи на отдыхе. Его замещал Каганович.
Шестнадцатого августа 1933 года в уголовно-судебной коллегии Верховного суда СССР началось слушание дела, обвинялись в уголовном порядке работники ряда хозяйственных органов и руководители «Коммунара». В заключительном слове обвинитель, заместитель прокурора СССР А. Я. Вышинский, заявил, что процесс дает основание «для постановки общих вопросов работы советских хозяйственных организаций», НКТМ, Наркомзема, республиканских организаций.
Как дальше разворачивались события, видно из письма Кагановича Сталину (26 августа 1933 года): «В связи с делом о некомплектной отгрузке комбайнов нам пришлось собираться и обсуждать вопрос не без резкого спора. Дело в том, что Вышинский в своей речи в главе „Дисциплина, учет, контроль“ в последнем абзаце допустил довольно толстый „намек“ не только на Наркомтяж и Наркомзем, но и на лиц, их возглавляющих. Тов. Серго прислал протест и попросил обсуждения вопроса. В процессе обсуждения выяснилось, что т. Молотов до напечатания в „Правде“ читал это и что Акулов с ним во время процесса несколько раз совещался. Отсюда уж понятен характер обсуждения, хотя оба старались быть сдержанными.
Мы приняли короткое постановление, в котором признали неправильным это место речи т. Вышинского»255.
Оказывается, возмущенный Орджоникидзе и нарком земледелия Я. А. Яковлев, сильно задетые критикой, добились нового обсуждения этого вопроса на Политбюро и фактического пересмотра решения.
Вот так выглядела ситуация на взгляд Сталина: «Выходку Серго насчет Вышинского считаю хулиганством. Как ты мог ему уступить? Ясно, что Серго хотел своим протестом сорвать кампанию СНК и ЦК за комплектность. В чем дело? Подвел Каганович? Видимо, он подвел. И не только он»256.
Сталина такой поворот дела никак не устроил. Более того, было очевидно, что отстаивающего общегосударственные интересы Молотова (и Кагановича) заставили уступить нажиму лидера отрасли. Это был принципиальный для Сталина вопрос. Некомплектность означала анархию производителей, неподчинение планам, утвержденным ЦК. В конечном счете это был удар и лично по Сталину.
Двадцать восьмого августа он направил в Москву телеграмму: «ЦК ВКП. Кагановичу. Молотову. Орджоникидзе. Для членов Политбюро.
Из письма Кагановича узнал, что Вы признали неправильным одно место Вышинского, где он намекает на ответственность наркомов в деле приемки некомплектной продукции. Считаю такое решение неправильным и вредным. Подача и приемка некомплектной продукции есть грубейшее нарушение решений ЦК. За такое дело не могут не отвечать также наркомы. Печально, что Каганович и Молотов не смогли устоять против бюрократического наскока Наркомтяжа»257.
Двадцать девятого августа Сталин возвращается к теме некомплектных комбайнов: «Очень плохо и опасно, что Вы (и Молотов) не сумели обуздать бюрократические порывы Серго насчет некомплектных комбайнов и отдали им в жертву Вышинского. Если Вы так будете воспитывать кадры, у Вас не останется в партии ни один честный партиец. Безобразие…»258
Это щелчок по соратникам.
Первого сентября Политбюро отменило предыдущее постановление. Орджоникидзе на этом заседании не было, он ушел в отпуск.
Впрочем, отсутствие наркома объяснялось, скорее всего, не отпуском, а нежеланием испить чашу унижения: ведь только что он победил, а вдруг снова публично выпорот.
Новые громкие успехи советской промышленности должны были скрасить впечатление Сталина об Орджоникидзе. 30 сентября 1933 года первый советский стратостат «СССР» поднялся на рекордную высоту 19 тысяч метров, и в этот же день завершился многодневный автопробег — Кара-Кум — Москва. Весь мир должен был увидеть, как сталинская идея построения социализма в одной стране покоряет высоты и пространства!
Погруженному в эти события Сталину время от времени напоминал о своем существовании Троцкий.
Семнадцатого июля 1933 года во Франции на выборах победил блок социалистов и радикальных партий во главе с Даладье, и французское правительство разрешило Троцкому жить во Франции. «Демон революции» покинул Турцию и резко активизировал свою деятельность. Его главная идея того периода: в СССР завершился термидорианский переворот[18] и диктатура пролетариата переродилась во всевластие бюрократии. Теперь Троцкий больше не видел возможности мирного реформирования режима.
