В известном смысле он повторил ошибку Сталина, как и тот 22 июня, пришел в ужас, получив донесения об огромных потерях американского флота. Теперь США имели на Тихом океане всего два боеспособных линкора против десяти японских. Американцам еще повезло: их авианосцы во время атаки находились на учениях и потому уцелели.
Вслед за этим 8 декабря японцы двумя воздушными налетами потопили английские линкоры «Принц Уэльский» и «Рипалс». С этого момента, как горько сетовал Черчилль, «Япония господствовала над всеми этими водными просторами».
Восьмого декабря войну Японии объявили США, Голландия и Голландская Восточная Индия, Канада, Англия, Колумбия, Коста-Рика, Доминиканская Республика, Сальвадор, Гватемала, Гаити, Гондурас, Панама, Южно-Африканский Союз, Новая Зеландия, Австралия, правительство свободной Франции. 9 декабря — Китай, Мексика, Куба.
Одиннадцатого декабря Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам.
СССР же не стал объявлять войну Японии. Сталин в послании Рузвельту объяснил, что это «ослабило бы силу сопротивления СССР гитлеровским войскам и пошло бы на пользу гитлеровской Германии». Рузвельт согласился с его позицией.
Как выразился американский президент в телефонном разговоре с Черчиллем по поводу Пёрл-Харбора, «теперь мы все повязаны одной веревочкой».
Действительно, 7 декабря и 22 июня тоже были связаны между собой сходством общей картины, внезапностью и эффективностью нападения, недостаточной подготовленностью офицерского корпуса пострадавших сторон, ожиданием войны и неготовности к ней высшего руководства.
И доныне в США в этом порой обвиняют Рузвельта, что не умаляет его вклада в победу. Сталина обвиняют неизмеримо больше.
Однако успех японцев носил все же тактический характер. Им не удалось сломить моральный дух американцев, а повреждения линкоров были быстро устранены. Более того, вооруженные силы США после японского хирургического вмешательства оздоровились в короткие сроки.
Отныне союзники обладали военно-дипломатическим механизмом, в котором бесспорными лидерами были Рузвельт и Сталин.
Сначала Рузвельт смотрел на Сталина глазами Гопкинса и составил о нем очень хорошее мнение. По словам Гопкинса, Сталин был «прекрасным руководителем, уверенным в себе, решительным, трезво мыслящим человеком». Любопытен данный им портрет Сталина: «сильный человек, невысокого роста, с большими крепкими руками и таким мускулистым телосложением, какое хотел бы видеть у полузащитников тренер по футболу»447.
В сентябре в Москву прибыли посланники Рузвельта и Черчилля Аверелл Гарриман и лорд Бивербрук. Они провели переговоры со Сталиным о предоставлении помощи без всяких условий. Сталин на переговорах держался очень твердо, но дружелюбно. Он произвел на западных переговорщиков хорошее впечатление. Бивербрук назвал его «славным человеком».
Если не брать во внимание отдельные детали, то политика Рузвельта в отношении СССР и Англии опиралась на то, что Сталин будет его союзником в послевоенном переустройстве мира и создании коллективной системы безопасности, а Черчилль таковым не будет, так как Сталин «тяготеет к демократии», а Черчилль остается «империалистом». Этим и еще критическим положением всего западного мира объясняется бескорыстная позиция Рузвельта, не ставившего Сталину никаких условий в тот труднейший период, когда СССР был в шаге от поражения. США предоставили СССР беспроцентный кредит на один миллиард долларов.
У Рузвельта и Сталина сложилось прочное взаимопонимание, которое Сталин однажды описал со свойственным ему юмором: «Черчилль такой тип, что если не следить за ним, вытащит у тебя из кармана копейку… А Рузвельт не такой. Он руку засунет, но возьмет только крупные монеты»448.
Очевидно, споры о конкретных долгах и границах Рузвельт относил на будущее, что должно было устроить Сталина.
Тем не менее вождь не собирался пускать дело на самотек, доверяя благородству заокеанского партнера. Сталин не был бы Сталиным, если бы не проявил здесь настойчивости.
Шестнадцатого декабря 1941 года он принял министра иностранных дел Великобритании А. Идена. В присутствии Молотова Сталин рассказал, как он видит послевоенное устройство Европы. По сути, он предложил разделить Германию: отдельно — Австрия, Рейнская область, Бавария; Восточную Пруссию отдать Польше, Судеты — Чехословакии; восстановить целостность Югославии и передать ей некоторые итальянские территории; Турция могла бы получить некоторые районы в Болгарии и Северной Сирии, Греция — острова в Эгейском море. Сталин хотел, чтобы границы СССР сохранились по состоянию на 22 июня 1941 года, граница с Польшей — по «линии Керзона», а на территории Румынии и Финляндии располагались бы советские военные базы.
Семнадцатого и 18 декабря были еще две встречи с Иденом. На них Сталин особое внимание уделил признанию Англией советских границ, включая Прибалтику и новую советско-финляндскую границу, поставив это непременным условием заключения англо-советского договора.
Идеи отказывался, ссылаясь на Атлантическую хартию. Но для Сталина эта хартия не имела большого значения, хотя он и присоединился к ней. Его не интересовали, как Рузвельта, ближневосточные и заморские зоны влияния Великобритании. Он ставил вопрос прямо: давайте определим наши общие цели в Европе!
После встреч гостю показали освобожденный Волоколамск, разбитые немецкие танки, что произвело на него сильное впечатление.
Черчилль ответил (через Идена) так: «Первейшей нашей целью будет предотвратить возможность развязки Германией новой войны. Одним из важнейших вопросов, которые придется решить, будет отделение Пруссии от Южной Германии и фактически определение Пруссии как таковой». Он откладывал эти вопросы на будущее, так как считал, что подняв их сейчас, «мы лишь сплотили бы всех немцев вокруг Гитлера»449.
Отражение этих споров находим и в высказываниях Молотова: «…Черчилль наиболее умный из них как империалист. Он чувствовал, что если мы разгромим немцев, то и от Англии понемногу полетят перья. Он чувствовал. А Рузвельт все-таки думал: они к нам придут поклониться. Бедная страна, промышленности нет, хлеба нет, — придут и будут кланяться. Некуда им деться.
А мы совсем иначе смотрели на это. Потому что в этом отношении весь народ был подготовлен и к жертвам, и к борьбе, и к беспощадным разоблачениям всяких внешних антуражей»450.
После окончания переговоров гостям был дан прием в Кремле, а в Большом театре показан балет «Лебединое озеро». Спектакль шел ночью, зал был пуст, только в правительственной ложе — Сталин, Гарриман, Бивербрук и сопровождение. Немцы под Москвой. Звучит музыка Петра Чайковского, танцует гениальная Галина Уланова, и волшебная сказка о борьбе светлых и темных сил обретает черты пророчества.
Сталин, если смотреть на вещи с точки зрения стратегии, действовал логично, так как на тот период он был незаменимым и полноправным членом «большой тройки». Ему требовалось застолбить интересы СССР, пока это было возможно. Пользуясь его выражением, можно сказать, что он тоже нацеливался на крупные монеты в карманах партнеров.
Все они действительно были нужны друг другу, были достойны стоявшей перед ними задачи, но знали, что с каждым успехом приближается пограничный рубеж, после которого узы сотрудничества распадутся.
Это были любовь-ненависть, дружелюбие и холодный расчет. Убедительный пример этого можно найти в мемуарах Павла Судоплатова: английская разведка, создав еще в 1938 году аналог немецкой шифровальной машины «Энигма», поставляла через советского резидента-нелегала Шандора Радо дозированную информацию о планах немцев. Сравнив ее с данными из других источников, на Лубянке догадывались, что англичане регулярно расшифровывают немецкие радиограммы. Однако полученная от «кембриджской пятерки» советских агентов информация была более полной, это являлось доказательством, что британская разведка свои сведения дозирует и редактирует. «Сталин не доверял англичанам, и для этого были основания»451.
Весной 1943 года, накануне сражения на Курской дуге, явившегося стратегическим контрапунктом всей
