оказалось награды, достойной Жукова, хотя, конечно, Верховный просто помелочился. Жуков тогда одержал две победы: над командующим группой армий «Центр» фон Боком и над самим Сталиным.
Шестого декабря в три часа утра началось наступление. Его результаты были поразительны: слабейшая сторона победила сильнейшую. К началу 1942 года противник был отброшен на 100–250 километров от Москвы. Одновременно на Ленинградском фронте был освобожден Тихвин и пресечена возможность соединения немцев с финнами; на Южном фронте освобожден Ростов-на-Дону, а в Крыму был высажен десант и занят Керченский полуостров.
Удары на севере и юге наносились как вспомогательные, чтобы не позволить немцам перебросить оттуда войска под Москву, и тоже дали хороший результат.
В целом Сталин по итогам Московского сражения в какой-то момент посчитал, что гитлеровские армии, как и наполеоновская в 1812 году, уже обречены и надо форсировать события.
И он перегнул палку, отдав приказ наступать по широкому фронту, на что у армии уже не осталось сил. В реальности возникла ситуация, в которой таилось несколько возможностей, в том числе и ремейк наполеоновского бегства. Но история — это только «черновик будущего», и на этот раз «беловик» оказался иным.
Гитлер приказал армии «обороняться до последнего патрона, до последней гранаты», ибо понял, что при отступлении она развалится. И не будем забывать, что военный потенциал Германии на тот момент был выше советского. И сам Гитлер был вовсе не таким, каким он представлен в мемуарах его генералов. Жуков знал, что говорил, когда дал ему такую характеристику: «Но это был коварный, хитрый, сильный военачальник»444.
В канун нового, 1942 года Риббентроп заговорил с Гитлером о мире с Москвой. Гитлер ответил, что это невозможно, речь может идти только о победе.
Пятого января Сталин навязал Ставке план общего наступления: «Чтобы не дать немцам этой передышки, гнать их на запад без остановки, заставить их израсходовать свои резервы еще до весны».
Жуков стал возражать, предлагал вести наступление только на западном направлении, где немцы еще не успели восстановить боеспособность, но под Ленинградом и на юге этого не делать из-за недостатка сил.
Василевский поддержал Жукова, сказав, что сейчас невозможно укрепить все фронты.
На Сталина это не произвело впечатления.
Жуков считал, что «с общей точки зрения» сталинские идеи были правильны, только оторваны от реальности. Так, фронт крайне плохо снабжался боеприпасами (это в период наступления!), норма расхода на одно орудие была один-два снаряда в сутки.
Широкое наступление началось. Девять резервных армий Ставка рассредоточила по всем фронтам, и в итоге только один Западный фронт под командованием Жукова смог продвинуться на 70—100 километров. Если бы резервы были сконцентрированы здесь, то успех мог бы стать решающим.
Приведем оценки Сталина Жуковым: «В стратегических вопросах Сталин разбирался с самого начала войны. Стратегия была близка к его привычной сфере — политике, и чем в более прямое воздействие с политическими вопросами вступали вопросы стратегии, тем увереннее он чувствовал себя в них.
В вопросах оперативного искусства в начале войны он разбирался плохо. Ощущение, что он владеет оперативными вопросами, у меня лично начало складываться в последний период Сталинградской битвы, а ко времени Курской дуги уже можно было без преувеличения сказать, что он в этих вопросах чувствует себя вполне уверенным.
Что касается вопросов тактики, строго говоря, он не разбирался в них до самого конца. Да, собственно говоря, ему как Верховному Главнокомандующему и не было прямой необходимости разбираться в вопросах тактики. Куда важнее, что его ум и талант позволили ему в ходе войны овладеть оперативным искусством настолько, что, вызывая к себе командующих фронтами и разговаривая с ними на темы, связанные с проведением операций, он проявлял себя как человек, разбирающийся в этом не хуже, а порой и лучше своих подчиненных. При этом в ряде случаев он находил и подсказывал интересные оперативные решения.
К этому надо добавить, что у него был свой метод овладения конкретным материалом предстоящей операции, метод, который я, вообще говоря, считаю правильным. Перед началом подготовки той или иной операции, перед вызовом командующих фронтами он заранее встречался с офицерами Генерального штаба — майорами, подполковниками, наблюдавшими за соответствующими оперативными направлениями. Он вызывал их одного за другим на доклад, работал с ними по полтора, по два часа, уточнял с каждым обстановку, разбирался в ней и ко времени своей встречи с командующими фронтами, ко времени постановки им новых задач оказывался настолько хорошо подготовленным, что порой удивлял их своей осведомленностью…
Профессиональные военные знания у Сталина были недостаточными не только в начале войны, но и до самого ее конца. Однако в большинстве случаев ему нельзя было отказать ни в уме, ни в здравом смысле, ни в понимании обстановки. Анализируя историю войны, надо в каждом конкретном случае по справедливости разбираться в том, как это было. На его совести есть такие приказания и настояния, упорные, невзирая ни на какие возражения, которые плохо и вредно сказывались на деле. Но большинство его приказаний и распоряжений были правильными и справедливыми…
А вообще, во второй период войны Сталин не был склонен к поспешности в решении вопросов, обычно выслушивал доклады, в том числе неприятные, не проявляя нервозности, не прерывал и, покуривая, ходил, присаживался, слушал.
В конце войны в нем как отрицательная черта заметна стала некоторая ревность, стало чаще и яснее чувствоваться, что ему хочется, чтобы все победы и успехи были связаны с ним, и что он ревнует к высоким оценкам тех или иных действий тех или иных командующих. Я, например, остро почувствовал это на Параде Победы, когда меня там приветствовали и кричали мне „ура“ — ему это не понравилось; я видел, как он стоит и у него ходят желваки»445.
Седьмого декабря 1941 года Япония напала на военно-морскую базу американского флота в Пёрл- Харборе, на острове Оаху. Соединенные Штаты вошли в мировую войну, в которой уже давно принимали участие, поддерживая Англию и Советский Союз и оказывая давление на Японию.
Рузвельт хотел спровоцировать японское правительство на это нападение, оно развязывало ему руки. Но и Япония стремилась, используя войну в Европе, быстро решить свои стратегические задачи, разгромить американские силы на Тихом океане и затем создать непреодолимую оборону по границам своей «Всеобщей зоны процветания». Целью нападения было не только решить военные задачи, но и подорвать волю американцев к сопротивлению.
К концу июля 1941 года Япония полностью захватила Индокитай. С начала августа США перестали поставлять в Японию нефть, в которой та крайне нуждалась. Теперь Японии ничего не оставалось, как воевать. Начав войну в Китае и Индокитае, она была вынуждена ввязаться еще в одну, чтобы добыть ресурсы для победы. Ко времени нападения на Пёрл-Харбор японский военный флот уже израсходовал четырехмесячный запас нефти из общего стратегического ресурса, который был рассчитан на полтора года. В известном смысле Япония повторяла путь Германии, для которой нефть Ближнего Востока и Кавказа была решающим призом.
Попытки японского правительства договориться с американцами ни к чему не привели, эмбарго не сняли.
Война уже заглядывала в окна Белого дома. Впрочем, Рузвельт ее не боялся, а только желал встретить в максимально выгодной обстановке. Одно из желаемых обстоятельств выразил лично Рузвельт, настаивавший на отправке крейсеров в японские воды: «Я только хочу, чтобы они продолжали крейсировать там и здесь и держать японцев в недоумении. Я не возражаю против потери одного или двух крейсеров»446.
В предвоенный период американцы имели информационное преимущество, так как при помощи устройства, названного «Магией», с конца 1940 года расшифровывали японские дипломатические коды.
Но Рузвельт не знал, что американцам придется заплатить слишком дорогую цену за его политическую игру.
