канцелярию, чтобы поговорить с ним теперь уже спокойно.
— Так это кто же написал вам о семейном происшествии — отец или сама мамаша? — спросил Крупенин, отыскивая в темноте кнопку своей настольной лампы.
— Батя, — тихо, со вздохом, ответил Красиков.
— Винится, что ли?
— Не знаю, трудно понять.
— Тогда, может, почитаем вместе? Оно ведь вдвоем и разобраться легче.
У Красикова растерянно заблестели глаза.
— Ну если не хотите, не надо, — оказал Крупенин. — Я ведь хотел как лучше...
— А у меня нет его, письма-то, — по-мальчишески смутившись, признался Красиков. — Я разорвал его.
— Зачем же?
— Очень злость меня взяла, товарищ старший лейтенант. — Красиков грустно развел руками и опустил голову...
Когда, усталый от хлопот и беспокойства, Крупенин брел через двор училища к проходной, над белыми крышами уже тихо поблескивали звезды.
«Странно все-таки получается, — досадовал на самого себя Крупенин. — Ведь каждый день видел человека, говорил с ним о высоких материях, думал: причина его колебаний — не что иное, как влияние Саввушкина. А на то, что делается у него дома, не обращал внимания. Так вот, может, не понял я и Саввушкина. Пишет же он, что сидел на камне и ждал меня. А зачем ждал? Что ему от меня было нужно?»
Весь городок с крышами и заборами утопал в инее, точно одетый в белую песцовую шубу. Иней толстым бугроватым слоем лежал на проводках, на деревьях и на каждом торчавшем из-под снега кустике.
Он схватился обеими руками за ствол карагача, росшего у дороги, и с силой потряс его. Иней опал. Облегченные ветви сразу выпрямились, будто стали выше и радостнее, налились весенней жизнью.
«Так вот и с людьми некоторыми получается, — подумал Крупенин. — Тоже словно инеем покроются и живут в каком-то холодном оцепенении. И тем, кто с ними рядом, тоже поеживаться от стужи приходится».
В общежитии на лестнице Крупенин неожиданно, встретил майора Шевкуна.
— О, Борис Афанасьевич! — обрадовался тот. — А я один раз пришел — зря, второй пришел — опять зря. Где же, думаю, запропастился человек? Лекций как будто нет, совещаний тоже.
— Пикули ел, — ответил Крупенин. — Великолепные пикули, с мировым именем.
— В кафе, что ли?
— Где там в кафе! В батарею прислали. Одну партию в Париж на выставку, другую нам. Здорово?.. Шучу, конечно. Курсант угостил. Но пикули действительно дипломированные.
— А я в управлении был, разговор полковника Осадчего с Аганесяном слышал, — сказал Шевкун. И, взяв Крупенина под руку, поднялся с ним наверх, в его комнату. — Значит, идеи свои решили изложить в письменном виде, рапортом? Ну и правильно. О беседе позабыть можно, а по рапорту решение принимать надо.
— На это и надежда, — вздохнул Крупенин. — И на вас тоже, Иван Макарович.
— А я доложил подполковнику, что с некоторыми вашими требованиями согласен. Но ведь он какой, Аганесян: повел бровями — и все. А вы не обиделись на меня на учебном поле?
— Да нет. Но я показал бы все-таки побольше... на вашем месте. И ток в кабины дал бы.
— Хотел, вы же знаете. Не разрешили.
— Ну и проявили бы инициативу. Техника-то в ваших руках, — улыбнулся Крупенин.
— Интересный вы человек, Борис Афанасьевич. Ну ничего, в другой раз, может, убедим начальство. А сейчас давайте в шахматы сыграем. Новый вариант атаки покажу. На днях подсмотрел у одного мастера на городском турнире.
Они разделись, прошли к столу, на котором лежали журналы и шахматная доска с поваленными фигурами. Шевкун стал деловито расставлять фигуры. Крупенин тем временем собрал журналы в стопку, заложил нужные страницы бумагой, отодвинул подальше от шахмат.
— Новые академические задания? — спросил Шевкун.
— Да вот уже высылать надо было. — Крупенин положил руку на журналы: — А тут статья подоспела о новом американском бомбардировщике с противоракетным устройством.
— Это который во Вьетнаме появился?
— Ну да. А у меня как раз тема — «Современная иностранная бомбардировочная авиация и ее особенности».
— Но вьетнамцы уже четыре самолета сбили с этим устройством. Читали?
— А как же? Вот и хочу изучить. Тут снимки есть и комментарии.
— Только меня, ради бога, не ругайте за то, что время отнимаю, — попросил Шевкун, приложив к груди руку. — Мы одну партию — и все, Борис Афанасьевич.
— Ну что вы, Иван Макарович, если нужно, я и ночью посидеть могу. Меня другое из колеи выбивает. Неприятностей в батарее много. А впрочем, не стоит сейчас об этом. У меня к вам небольшая просьба.
— Какая же?
— Послушайте, Иван Макарович. Ну, не получилось с показом работы системы для всей батареи. Ладно, теперь не вернешь. Покажите тогда хоть одному курсанту. Между делом где-нибудь. Можно?
— Одному, говорите? — Шевкун задумался. — А кому именно?
— Красикову. Вы даже представить не можете, как это сейчас важно!
— Хорошо, я постараюсь, — пообещал Шевкун.
— Постарайтесь, Иван Макарович. Буду надеяться.
Крупенин окинул взглядом строго расставленные на доске фигуры, протянул руку и, подумав немного, сделал ход.
13
Рядовой караульной роты дальнего степного гарнизона Саввушкин стоял в наряде при входе в длинную, приземистую, огороженную легким штакетником казарму. Когда-то в этом помещении был клуб, показывали кинофильмы. Потом клубную вывеску перенесли на новое здание, в старом поставили в два ряда солдатские койки, а кинобудку приспособили под проходную.
Обязанностей у Саввушкина было, по сути, две: не пускать в помещение посторонних и заставлять солдат лучше очищать сапоги и шинели от снега. Кое-кто, проходя мимо, незлобиво подтрунивал над ним:
— Салют ветерану главного поста!
— Коменданту кинобудки — нижайшее!
Саввушкин знал, что все солдаты караульной роты в свое время тоже начинали службу с этой злополучной будки. Такой уж порядок был у капитана Ремешкова: хочешь, чтобы поставили тебя на ответственный пост, покажи свои старания сперва здесь. А показать себя у проходной было не так-то просто. С иным человеком хоть ругайся, хоть дерись, он все равно пролезет в помещение не отряхнувшись, да еще посмеется: «Стой смирно, салага зеленая, знай свое место». А на такой случай — тут как тут — сам капитан Ремешков. И начнется: «Плохо смотрите, Саввушкин. Требовательности нет у вас, Саввушкин». Да, стоять целых три месяца только у двери Саввушкину было очень обидно. Особенно взяла его досада после того, как, проходя недавно в казарму, капитан Ремешков сказал вдруг не то с насмешкой, не то с жалостью: «Что, Саввушкин, опять вы тут командуете?» Как будто не знал он раньше, при смене караула, кого к двери поставили.
Саввушкин давно собирался поговорить с командиром роты, но все не решался как-то. Знал он
