шахматам изредка консультировать его по технике. Шевкун согласился. С тех пор Крупенин стал часто приходить к Шевкуну и домой и на службу. На этот раз он дал ему посмотреть одну из своих академических работ о действии боевых расчетов при наведении ракеты на цель.
— Так вы все же подумайте о журнале, — сказал Шевкун. — По-моему, прицел вполне резонный.
— Спасибо за совет, Иван Макарович. Только не до журнала сейчас, честное слово. С заданиями еле управляюсь. И тут, в батарее, как говорится, забот полон рот.
— Ну, дело ваше. Да, кстати, — вспомнил Шевкун и посмотрел на Крупенина. — Вы просили молодым курсантам показать ракеты. Сегодня как раз был такой разговор в учебном отделе.
— Вот это замечательно! — обрадовался Крупенин. — И как решили?
— Пока никак.
— Почему?
— Полковник из штаба округа против. Говорит: «В начале учебного года показали — и хватит, больше нет необходимости. Первый курс есть первый курс. На нем своя программа, свои задачи, а все эти показы лишь отвлекают курсантов от учебы».
— Но ведь должны же они почувствовать себя ракетчиками, Иван Макарович?
— Да я-то что? Я свое мнение высказал. Но знаете, как среагировал на мои доводы полковник? Он тут же вынул из кармана записную книжку с пунктами приказа об ответственности за учебную программу в училищах. Ясно? А потом из той же книжки стал приводить свои замечания, которые сделал на занятиях в нашем дивизионе.
— И убедил?
— Кое-кого — да.
— Формализм это, нежелание вникнуть в дело серьезно, по-человечески, — со вздохом сказал Крупенин.
— Возможно, — согласился Шевкун. — Только нашего начальника учебного отдела тоже понять нужно. Все шишки ведь инспекторские на его голове.
— Правильно, на его. И все-таки он должен предлагать, настаивать, если, конечно, убежден сам.
— А если не убежден? Или убежден не вполне?
— Ну, тогда... — Крупенин развел руками.
Стоять посредине двора на ветру было холодно. Мороз проникал в рукава, за ворот, мелкой дрожью пробегал по телу. От дыхания склеивались веки, и на ресницах, как и на суконном ворсе воротника, пушился белесый иней.
— А на вас я все же надеюсь, Иван Макарович, — настойчиво сказал Крупенин, взяв майора за руку. — Не отступайте, пожалуйста. Вы же понимаете, как это необходимо.
— Понимаю, все понимаю... — Шевкун дружески улыбнулся: — Ладно, Борис Афанасьевич, не будем огорчаться перед праздником. Приходите сегодня в клуб. Приглашаю вас на новогоднюю шахматную партию.
Крупенин неуверенно пожал плечами.
— Ну-ну, — бросил Шевкун уже на ходу, — не вздумайте отказываться. Жду!
Над городком быстро темнело, в окнах казарм вспыхивали электрические огни.
2
Андрей Николаевич Забелин, без кителя, в расстегнутой белой рубахе, сидел дома и неторопливо просматривал свежие газеты. Он почти целый день пробыл со старшим курсом на полевых учениях, утомился, прозяб и теперь с удовольствием слушал, как пощелкивают от напряжения паровые батареи. Его жена, Екатерина Дмитриевна, уже в летах, сильно пополневшая, но все еще очень подвижная, и дочь Надя были заняты своими делами в соседней комнате.
— Иди-ка сюда, Катя, — не отрываясь от газеты, позвал Андрей Николаевич. — Ты Суханова помнишь?
— Какого?.. Ах, Суханова! Что с твоими часами? Ну-ну, как же.
Екатерина Дмитриевна вот уже четыре года никак не могла примириться с тем, что подарок, привезенный ею из Москвы специально к пятидесятилетию мужа, он взял да и отдал курсанту. Его, видите ли, растрогало, что человек великолепно сдал выпускные экзамены. Ну если растрогало, то подарил бы другие часы. Купил бы и подарил. Зачем же эти?
— Иди, иди ближе, — сказал Андрей Николаевич, взяв жену за руку. — Вот смотри! А то часы там какие-то. Что часы... А эти двое, Сергеев и Птаха, тоже ведь наши. Узнаешь?
С первой полосы газеты смотрели три молодых капитана. Они стояли у высоких остроносых ракет, нацеленных в высь, густо затуманенную морозной дымкой. Под снимком подпись: «Мастера ракетного огня».
— Вот, Катюша! А ты все философствуешь: человек — загадка, человек — тайна и прочее. — Андрей Николаевич, довольный, откинулся на спинку стула и весело подмигнул жене: — Нет, голубушка, орел, он уже из гнезда в небо смотрит. Его только приметить нужно. А то часы... подарок...
— Ладно, ладно, — строго оборвала его Екатерина Дмитриевна. — Не будем под Новый год ссориться. Ты лучше орлам своим письма напиши да поздравь с успехом.
— Да, да, напишу сейчас же. И в гости приглашу. Пусть приедут.
Но прежде чем взять ручку и открыть блокнот с адресами своих любимцев, он снова придвинул к себе газету и еще долго любовался молодцеватыми капитанами, которые, казалось, только вчера носили курсантскую форму и корпели над вычислениями углов и траекторий, над выделением цели среди помех и «ловушек» на экране индикатора.
Андрею Николаевичу припомнилось, как принимал он когда-то экзамен у Суханова. Неторопливый, сосредоточенный курсант сидел в кабине станции и пристально следил за игрой радиоимпульсов на мигающем зеленоватом экране. Они то наплывали целыми тучами, как стаи вертлявых мальков в озере, то вдруг вырастали в больших загадочных рыб и загораживали цель, скрывали ее от взоров курсанта. Но Суханов видел ее и вел уверенно, как опытный, знающий свое дело ракетчик. Забелину работа Суханова понравилась, захотелось проверить его в более сложных ситуациях. Незаметно для курсанта он вывел ручку усиления приемника влево. Экран, как и прежде, оставался освещенным, а цель исчезла совершенно, словно растворилась в мутных электрических бликах. Но Суханов не сробел, не растерялся. Он проворно осмотрел механизмы, поставил ручку усиления в прежнее положение, и цель снова появилась на экране. Тогда Забелин предпринял другую хитрость. Он протянул руку к выключателю цели на имитаторе и поставил его в положение «выключено».
В такой обстановке некоторые курсанты обычно начинали суетиться, нервничать, но отыскать повреждение без помощи преподавателя им так и не удавалось. А Суханов и тут проявил сообразительность, очень быстро нашел повреждение, и цель опять замигала на изумрудном экране.
Вспомнил Андрей Николаевич и о том, как собственноручно писал приказ по этому поводу. И уже ничего не говоря жене, взял телефонную трубку, попросил соединить его с квартирой секретаря парткома Осадчего.
— Ну что, Артемий Сергеевич, видали наших в газете? Каковы, а? Надо всем курсантам рассказать. Политинформацию? Правильно, хорошо! И мой приказ о Суханове поднять нужно. Да, да, обязательно.
Екатерина Дмитриевна тихо вышла из кабинета и прикрыла дверь, чтобы не мешать мужу. Их дочь Надя стояла у зеркала, шпильками закалывая такие же, как у матери, светлые волосы, уложенные высокой короной, с выпущенными на виски коротенькими завитками. Узкое, из модной парчи, платье, поблескивающее мягкими зеленоватыми тонами, и светлые туфли на высоком каблучке очень удачно подчеркивали ее легкую, почти воздушную фигуру.
— Твой Крупенин сразу растает, как увидит, — сказала Екатерина Дмитриевна, остановившись в нескольких шагах от дочери и внимательно ее оглядывая.
— Что ты, мама, разве он на такое способен... — ответила Надя, смущенно улыбнувшись.
— О, ты, как отец, знаешь наперед, кто на что способен.
