— То есть?
— Вот то главное, что я хотел вам сказать, Владимир Владимирович! Вы давно занимаетесь бизнесом, и занимаетесь успешно. Я хотел бы с вами сотрудничать…
— В каком плане? Чучела продавать? Уж извините, если что не так сказал.
— Да ничего, ничего. Нет, не чучела. У меня очень большие знакомства в разных… Ну, это потом. А вот о главном. Я, повторяю — хотел бы с вами работать. Но пока у вас вот такая фирма, — Бернштейн развел руки в стороны, — я работать с вами не могу. И поверьте мне, серьезные люди с вами тоже работать не станут, пока вот это все, — он снова погладил руками воображаемый воздушный шар, — вы за собой тащите. Вы следите за моей мыслью?
— Слежу. Только не совсем ее понимаю.
— А тут и понимать нечего. Особенно такому сметливому человеку, как вы. Для того чтобы достичь того, чего вы жаждете, вам не нужна никакая фирма.
— А откуда вы знаете, чего я жажду?
— Ну, это просто. То, что я сижу здесь сейчас, — прямое тому доказательство.
— Тогда скажите, пожалуйста, чего же я в жизни своей добиваюсь? Самому любопытно. Чертовски любопытно, знаете ли.
— Вы добиваетесь абсолютной личной свободы. Ваш этот бегемот…
— Носорог, — поправил чучельника Вавилов.
— Ну, пусть носорог. Так вот, носорог — главное подтверждение. Вы хотите, чтобы все ваши желания исполнялись. И вы выбрали правильный путь. Я имею в виду деньги. Чем больше денег у такой творческой души, как ваша, тем легче исполнять самые дикие, не побоюсь этого слова, желания. Можно и без денег, таких людей, которые обретают свободу без денег, достаточно много. Особенно в Питере. Почти весь наш Союз писателей — полная духовная свобода. Совершенно без денег. Но вам ведь другая свобода нужна. Не свобода сидеть в котельной и думать о чем заблагорассудится, верно?
— Да уж. Хотелось бы как-то не в котельной.
— Ну, до котельной вам не так далеко, как это может показаться. Если будете по-прежнему укрупнять свои структуры, то очень скоро можете там оказаться.
— То есть?
— Ваша фирма сожрет вас, Владимир Владимирович. В этой стране, да еще при условии, что вы человек русский, то есть с этакой вашей сумасшедшинкой, увлекающийся, творческий, одним словом, — при всем этом вам нельзя строить фирму. Фирмы в России не дееспособны.
— Как же? Что вы говорите? Вы только посмотрите вокруг. Вы там сидите в своей мастерской и не видите, что вокруг творится. Взять хотя бы меня. Что, разве все это, — теперь уже Вавилов сделал руками жест, иллюстрируя свое, видимое даже из Африки, благосостояние, — не плоды деятельности моей фирмы? А?
— Конечно, нет. Это плоды вашего личного энтузиазма. Стоит вам заболеть, не дай бог, конечно, стоит ослабить узду — и все. Сразу все рухнет. А то, что останется, растащат ваши же сотрудники. Они и есть ваши главные враги.
— У меня такое ощущение, что вы приехали не чучело мне делать, а жизни учить.
— Одно другому не мешает. С чучелом можете быть спокойны. Сделаем в лучшем виде. На мою работу еще никто не жаловался. А насчет жизни — попомните мои слова. Не доверяйте своему окружению. Вот Валера, я его давно знаю, Валера вас не подведет. Он человек, совершенно лишенный творческой жилки, поэтому абсолютно несамостоятелен. Он без вас работать не сможет. Ему как раз и недостает такого, как вы, — генератора идей. И вы без него пропадете. А все остальные — это просто балласт. Даже еще хуже, чем балласт. В России может работать только один человек. Если он окружает себя командой — все. Пиши пропало.
— Да перестаньте вы нести этот бред! — воскликнул Вавилов. — Что за чушь!
— Это не чушь. Послушайте совета старого еврея, может, пригодится. Хотя тут два варианта. Если будете следовать моим советам, останетесь на плаву и пойдете дальше в рост. А нет — вряд ли я буду делать для вас следующее чучело. Если только какого-нибудь чижика-пыжика. Однако моя работа, даже чижик-пыжик, стоит денег.
— Как же вы представляете себе работу без команды?
— Очень просто. Вы нанимаете людей. На фиксированную ставку. Не очень большую. Вообще-то чем меньше, тем лучше, но с вашим размахом вы все равно станете хорошо платить, так что тут уж ваше дело. И никого к себе не приближаете. Вообще никого. Кто-то допустил ошибку — немедленное увольнение. Кто-то опоздал на работу — уволен. Кто-то пришел с похмелья — до свиданья. И, уверяю вас, такого начальника они будут ненавидеть. Но никогда, никогда не сунут нос в его дела. Не подсидят, не объегорят, не уведут из-под носа приличный контракт. К работе у них выработается устойчивое отвращение, и они совершенно перестанут ею интересоваться. Так что ни о какой конкуренции внутренней, ни о какой утечке информации просто речи быть не может. Потому что никто никакой информацией владеть просто не будет. Их всех тошнить будет от этой информации. Она им будет не нужна.
— Это очень как-то по-советски у вас получается, Сергей Анатольевич.
— А что такого? Советская бюрократия была великой силой. До сих пор весь народ продолжает жить по ее законам. Отвращение к работе. Презрение к начальству. И страх. Вот три кита, на которых держится нормально функционирующее учреждение. Наши граждане ведь до сих пор стремятся прийти на работу попозже. Уйти пораньше. И выходных побольше.
— Так что же хорошего в этом? Все и разваливается от такой работы.
— Э-хе-хе, вот главного-то вы и не понимаете. Эх вы, романтики, молодые реформаторы… Ладно, может быть, когда-нибудь мы еще вернемся с вами к этому разговору. А теперь и вправду мне пора к носорогу.
