определиться, чем мы занимаемся. Благотворительностью? Искусством? Культурой? Или мы занимаемся бизнесом? Это принципиально разные вещи. Искусство, настоящее, оно себе тропинку и без нас найдет. Если артист или автор — настоящий, если он творит ради искусства, а не ради денег, и если при этом он еще и в самом деле талантлив, — его творчество до народа, так сказать, доберется. Может быть, после смерти, может быть, до. Но обязательно будет востребовано. Это можно называть мистикой, а можно — высшей справедливостью, но это так. И мы здесь вовсе не нужны. Там есть другие пути. Кроме того, существует огромное количество независимых фирм, мелких таких фирмочек, которые этим искусством как раз и занимаются. Оно и нужно-то не всем. Оно нужно тысяче человек в Америке, двумстам в Англии, сотне в Германии и пятидесяти в России. И денег на нем не заработаешь.
— А заработаешь на бомже, который ничего не умеет?
— Именно так. Это шоу-бизнес, Вова. А шоу-бизнес заключается не в том, чтобы продать Пятую симфонию Моцарта.
— Наверное, Бетховена?
— Иди ты! Бетховена? А у Моцарта какая?
— Например, очень, так сказать, популярна Сороковая.
— Ну, Вова, о чем мы спорим? Если есть сороковая, значит, была где-то там и пятая. Правильно? Но это не суть. Я говорю, не в том заключается шоу-бизнес, чтобы продавать давно раскрученные и знаменитые произведения, которые все любят, все знают и которые всех устраивают. Шоу-бизнес — в том, чтобы найти нового человека, монополизировать его и заработать на нем, обойдя всех остальных. Элвис Пресли. «Битлз». Знаешь их историю?
— Ну, это азбука, Витя.
— Азбука-то она, конечно, азбука, только дело это очень непростое.
— А кто говорил, что будет легко?
— Никто. Правда, я одного не пойму, Вова. Тебе-то зачем этим заниматься? Это такая возня… У тебя же неплохо дела идут. Судя, по крайней мере, по твоему костюму.
— Неплохо. Но хотелось бы лучше. И кроме того, хочется чего-нибудь новенького.
— Новенького… Смотри, проедят тебе плешь твои русские артисты. С ними, знаешь, работать ох как непросто. Особенно с этими вашими звездами. Чума! Мания величия такая, что даже меня порой оторопь брала.
— Ничего. Справимся.
Вавилов смотрел на шустрого паренька. Как его там? Баян. Вернее, Боян. Что-то знакомое. А может, нет. Какого черта они его сюда притащили? Не похож он на звезду. Непонятно, что там Ваганян хочет из него выжать. Или просто нравится ему парнишка?
— Кассета, — повторил Вавилов. — Да, кассета. Так что же?
Он в упор посмотрел на Толстикова, потом — на Ваганяна.
— Ребята, что вы от меня хотите, а? С утра пораньше?
— Ваше мнение, Владимир Владимирович, — ответил Толстиков.
— А ваше? Меня ваше интересует, — парировал Вавилов.
— Наше — однозначно «да».
— Да?
— Да.
Ваганян встал и подошел к столу шефа.
— Я считаю, из этого может получиться толк.
— Да? — снова спросил Вавилов.
Толстиков и Ваганян убежденно кивнули, а паренек по фамилии Боян пожал плечами.
— И что нужно? — спросил Вавилов.
— Тут вот у меня бизнес-план, — начал паренек, поднимаясь с дивана и начиная движение в сторону вавиловского стола. В руках у Бояна оказался листок бумаги.
— Нет, нет. — Владимир Владимирович замахал руками. — Это к Якунину.
— Но ведь нужна ваша виза. — Ваганян принял у паренька листок и поднес его к глазам. — Ваша виза нужна, — повторил он и вдруг затряс головой.
— Слушай, Толя, это что такое? — Ваганян посмотрел на Бояна. — Такого у нас не было. Мы об этом даже не говорили.
— Это я сегодня утром написал. Как только узнал, что он умер. Думаю, надо делать. Первыми сделаем, если успеем…
— Что? — поднял голову Толстиков. — Что сделаем? Что там еще?
Вавилов нажал кнопку на своем столе.
— Юля! Якунина пригласи ко мне.
Первый заместитель появился в кабинете мгновенно, словно стоял за дверью, ожидая приглашения.
— Здравствуйте, Владимир Владимирович.
