Он пододвинул Толику кейс с документами.
— Тут печати, вся документация… С доставкой нашего родного Ильича проблем нет — его погрузят и отправят… Ты можешь лететь самолетом, но, если хочешь, езжай как сопровождающий на корабле. Будет классное путешествие.
— А ты как посоветуешь? — растерянно спросил Толик. Артем совершенно подавил его своей энергией и оборотистостью.
— Я советую на корабле. Попутешествуешь, наберешься впечатлений. Деньги сэкономишь. И за грузом проследишь. Мало ли что… В Штатах тебя встретят, нет проблем. А я здесь закрою все наши дыры, долги оплачу. Та операция, которую мы сейчас провернем, она одна все окупит и даже прибыль принесет. А то, что будет с Ленина, — чистый навар. Понял? Я тут уже аванс небольшой взял. Держи, это тебе на дорожные расходы.
Артем протянул Толику пачку денег.
— Две тысячи баксов, — прокомментировал генеральный директор «Арта». — На дорогу хватит. Ну, по рукам?
— А я-то что? Мне все эти дела до феньки. Ты же знаешь. Один так один. Зря ты не едешь, конечно. В Нью-Йорке оттянулись бы по полной. У меня там куча знакомых, можно весело время провести. Тем более если мы при деньгах будем.
— При деньгах, Толик, везде можно весело время проводить.
— Надо надеяться. Как говорится, «все у нас получится».
— Ты не въезжаешь, — серьезно сказал Артем. — У нас уже все получилось.
…Получиться-то получилось, но, как очень скоро понял Толик, это касалось лично Артема и его отделения «Арт».
Генеральный директор, охваченный азартом нового для него дела, заключил какие-то контракты в Петербургском морском порту и отбыл в Москву аккурат за день до отправки чугунного Ленина в Америку.
Толик даже не успел с ним проститься — он был занят упаковкой вождя. Под его руководством мастерили специальный контейнер — ни в один из стандартных Ильич не влезал. Слишком уж размахнулся скульптор, реализовав свой замысел в виде шестиметровой массивной фигуры, которая, вопреки всем законам логики и просто здравому смыслу, не разбиралась на части и посему была совершенно не приспособлена к транспортировке на значительные расстояния.
Больше всего хлопот доставила Толику левая нога, которую Ильич выставил далеко вперед, шагая в светлые дали, но и с ногой дело сладилось — сколотили специальный ящик, имевший глубокую нишу, куда и входило колено чугунной фигуры. Кое-как договорились с капитаном судна, чтобы разместить нестандартный груз прямо на палубе, поскольку опустить его в трюм не представлялось никакой возможности.
Впрочем, одна деталь памятника все-таки стала сниться Толику по ночам. Правая рука с хрестоматийной бесформенной кепкой в черных металлических пальцах, рука, символизирующая непреклонность и неотвратимость исполнения всех планов вождя, рука, наделавшая уже столько всякого и известная всему миру, — эта рука дала жару всем, начиная с Толика и заканчивая самым распоследним такелажником.
Как ни прикидывали портовые плотники, как ни пытались «зашить» эту руку досками или спрятать под холстиной, — все было бесполезно: спрятать длань вождя не удалось. Так и осталась она торчать со своей вечной кепкой из деревянного короба, так и вышел корабль через Финский залив в Балтику — издали казалось, что на палубе стоит гигантский дачный сортир, из которого высовывается рука, показывающая остающейся за кормой родине огромный кукиш.
Сорок дней продолжалось плавание. После первой недели, прожитой в одноместной каюте, Толику казалось, что еще одни сутки тошноты и зелени в глазах — и он покончит с собой. Спустя еще три дня ему стало мерещиться, что, вероятно, он уже с собой покончил и все с ним происходящее — это просто прелести чистилища либо же собственно ад.
Последние двадцать дней Толик прожил, уже ничего не чувствуя, сознание его гасло, а в минуты просветления он воображал себя растением, которое везут из одной оранжереи в другую. Иногда это ощущение ему даже нравилось — все проблемы, и те, что остались в России, и те, что предстояло решать в Америке, были для него одинаково далеки и неинтересны. Проходя мимо деревянного короба с торчащей рукой, он смотрел на него как на совершенно посторонний предмет. Обшитый досками памятник стал заурядной деталью привычного пейзажа, такой же, как чайки за бортом или пена за кормой.
В конце концов Толя так привык к своей плавучей тюрьме, что сошел на берег с неудовольствием, словно бы его грубо разбудили в тот самый момент, когда он после долгих ночных кошмаров, под утро, наконец начал погружаться в сон.
Первые три дня Боян провел в Нью-Йорке в состоянии полнейшей апатии. Ночевал он все у того же старого приятеля — звукооператора Генки. На четвертый день, купив в Бруклине телефонную карту, Толик позвонил в Россию.
Артема не было ни по одному из известных Бояну номеров. Он пробился к Кудрявцеву, но Роман пробурчал, что Артем исчез неведомо куда и вообще мнение о партнере Бояна у него окончательно испортилось, посему он не хочет о нем больше слышать.
— Интересно, — сказал Толик, начиная просыпаться от своей морской спячки. — Это же наше общее дело. Куда мне тут с этим Лениным? Концы-то хоть какие-нибудь есть?
— Он что, не оставил тебе координаты покупателей? Они ведь, насколько я понимаю, должны были тебя встретить.
— Точно. Должны были. Только не встретили. А координаты…
У Толика было несколько телефонных номеров, которые генеральный директор «Арта» дал ему перед отъездом, но Боян хотел, чтобы с потенциальными покупателями все-таки связался сам Артем.
— Так звони! — воскликнул Роман. — Плюнь ты на этого своего напарника. Мутный он какой-то. Давай, Толик, не теряйся. Ты же ушлый парень.
Ушлый-то, может быть, и ушлый, но когда Толик стал звонить по имеющимся у него номерам, оказалось, что одного из абонентов нет в стране, другой уехал в отпуск в Майами и только третий -по словам Артема,
