«Не болит, — думал Гольцман. — Пока не болит. А ну как вступит? Что тогда?»
В памяти живо всплывали истории, случавшиеся с его знакомыми.
Игорь Мурашев. Рухнул без сознания в своем издательстве, и не где-нибудь, а стоя перед кассой в ожидании получить гонорар за новую книгу. Сначала, первые минуты, все думали — что-то с сердцем. А оказалось — цирроз печени. Вот так и прихватило — средь бела дня. Потом, в больнице уже, Игорь говорил, что никаких, дескать, «звоночков» не было… Ни болей, ничего… Так, чувствовал просто, что как будто растет она, печень-то… Вот и выросла. И уехал мужик в больницу… А мог, говорят, и не доехать.
Или Валька Гурвич. Прямо с улицы в больницу увезли… Инфаркт. Слава богу, люди помогли, посторонние совсем, а могли ведь и мимо пройти. Не вызвали бы «неотложку» — все, кранты…
Сколько таких историй было — уму непостижимо. И все его, Гольцмана, ровесники. Возраст…
Нет, нельзя сейчас сломаться. Никак нельзя. Всю жизнь горбатился, работал дни и ночи без сна и отдыха. Вот наконец засветило что-то впереди, капитал какой-никакой сколотил, так ведь нужно и пожить в свое удовольствие… Иначе — что? В могилу деньги забирать? Так там они вряд ли понадобятся.
Борис Дмитриевич посмотрел на влетевшего в кабинет Матвеева с плохо скрытой злостью.
«Молодой… Сволочь… Меня переживет, гаденыш, — подумал Гольцман, испытывая непонятную, внезапную и острую ненависть к подчиненному. — Мое ведь место займет. Как пить дать. Стоит мне чуть слабину дать — все, поминай как звали. Приеду из больницы, а в моем кресле уже этот красавец сидит. И еще объяснит потом — мол, нельзя дело останавливать, процесс должен быть непрерывным… Сам научил, сам ему первые уроки давал… Нет, нельзя расслабляться, нельзя… Никаких болезней!»
— Ну что, Митя, как все прошло?
Борис Дмитриевич усилием воли отодвинул черные мысли и постарался переключиться на приятные и привычные повседневные дела. Даже нацепил на лицо совсем не обязательную для Матвеева улыбочку — дурацкую, слащавую, чуть ли не отеческую.
— Класс, Борис Дмитриевич! Вот так бы каждый месяц, просто супер! Работа — не бей лежачего. Сказка, одно слово.
— Согласен. Только, видишь, к сожалению, эта вещь одноразовая. Может быть, года через два повторим. Каждый месяц — нереально. Даже два раза в год — нереально. Раз в год — с большим напрягом. Народ не пойдет. Проверено.
— Да, черт возьми. Все хорошее быстро кончается.
— Деньги сняли с касс?
— Сняли. Можно делить.
— А чего делить? Все наше. Десять процентов фирме, десятку — москвичам, и хорош. Сколько остается?
Митя положил на диван свой кейс, открыл его и начал выкладывать на черную кожу сиденья пачки денег, перетянутые тонкими зелеными резинками.
— Так сколько там должно получиться?
— Аншлаг был, Борис Дмитриевич.
— Ого! Поздравляю!
— Значит, если в бакинских — пятьдесят штук. Минус зал…
— Так ведь мы за зал вперед заплатили.
— Ну, я имею в виду мелочь всякую. Пожарники, билетерши, гардероб…
— А, ты в этом смысле…
— Ну да. Значит, чистыми у нас — с уплаченной арендой, со всеми вычетами по мелочи — сорок семь.
— Не балуешь ты билетерш.
— Да ладно. Три штуки как сквозь пальцы утекли. Столько там шакалов в этом зале образовалось! Все тетеньки-администраторши в очередь выстроились.
— Ну-ну. Давай цифры.
— Короче, пять штук кладем на фирму. Десятку — в сторону. Остается тридцать две. По тонне ребятам. Двадцать девять. Блядь, деньги просто на глазах исчезают. Ну вот, двадцать девять…
— Помнишь фильм «Место встречи»?
— Ну?
— Так с почином вас, Глеб Егорыч.
— Спасибо, Борис Дмитриевич. Значит, двадцать девять…
— Ну что ты телишься? Делим пополам, и все. Тебе что, деньги не нужны?
— Как же-с, как же-с… Еще как нужны.
— Вот и все. Давай считай деревянные и езжай менять на биржу. Сейчас я позвоню, тебя встретят наши парни. А, черт… Им-то ведь тоже надо… Короче, списывай с нас трешку в пополаме. Отдашь ее тем, кто встретит.
— Крыша, что ли?
— Нет, мать твою, подпол. Крыша, кто же еще? Игнат подойдет, ты его знаешь.
