такое желание. Насиловать я вас не собираюсь. Мне нужны работники, которые сами хотели бы работать. А гнать на службу из-под палки — пустой номер. Ничего хорошего из этого не получится… Все, господа, не смею вас больше задерживать.
— Хочешь, ночуй у меня, — сказал Кудрявцев, когда «вэн», довезший их до Кутузовского, остановился возле дома Романа.
— Ага. Можно, — ответил Толик, которому ужасно хотелось расспросить друга о таинственном и крутом Георгии Георгиевиче.
— Тогда пошли, — бросил Кудрявцев. — Только в ночник зайдем. Надо что-нибудь выпить взять…
Толик покосился на шофера. Тот смотрел в сторону и делал вид, что не слышит, о чем беседуют его пассажиры.
Боян вылез из машины и зашагал вслед за Романом по Кутузовскому.
— Может, хватит? — спросил он осторожно на пороге ночного магазина.
— Ты что, туда же? — Кудрявцев со странной гримасой покосился на Толика. Такого выражения на лице Романа Боян еще не видел.
— Куда — туда же? Я говорю, может, не надо сегодня?
— Нового учителя себе нашел? Очередного гуру?
— Да брось ты, Рома, о чем ты?
— Все о том! Что, Грек понравился? Вижу, пришелся он тебе по душе. Давай, давай, поиграй с ним…
— А чего мне с ним играть? И почему — Грек? Это кличка, что ли?
— Кличка, кличка.
— Да, понравился. Во всяком случае…
Они уже стояли у прилавка, и Роман, слушая Толика, искал в шеренгах разнокалиберных бутылок то, что отвечало его настроению.
— Во всяком случае, он говорит правильные вещи. И потом, он ведь нас спас сегодня. Ты что, забыл?
— Спас? Ха-ха… Спас, конечно. Еще как! А насчет правильных вещей — смотри сам. Если они тебе кажутся правильными, тогда, конечно, полный вперед.
— Кажутся. Все лучше, чем водяру жрать и по вонючим пивным болтаться. Меня там чуть не вырвало, в этом твоем шалмане.
— Тебя в шалмане «чуть» не вырвало, а у Грека натурально сблевал.
— Так это другое…
— Другое… А мне вот там откровенно блевать хочется, у этого Георгия Георгиевича, суки драной… От одного его вида тошнит. Падла… Собака бешеная…
— Ладно, хватит тебе, — одернул Романа Толик.
— А пошел ты! — неожиданно крикнул Кудрявцев. Охранник у входа в магазин не пошевелился, но как- то весь подобрался.
— Да ради бога! Охота смотреть, как ты нажираешься.
Толик повернулся и шагнул к выходу.
— Попутный ветер тебе в…
Кудрявцев не договорил, махнул рукой и снова повернулся к прилавку.
— Мне «Смирнова», вон ту, литровую.
«Вечерние совы»
(Гонорар)
1
Хорошие новости не подняли Борису Дмитриевичу настроения.
Сегодня он с утра чувствовал свою печень. Она не болела, не тянула, не давила, он ее просто чувствовал, и это отравляло ему существование. Словно Гольцман был не здоровым, богатым мужиком в самом расцвете сил, жестким и деятельным, способным мгновенно принимать важные решения и держать любой удар, а нежной, болезненной и мнительной тургеневской барышней, падающей в обморок от одного только воспоминания о пощечине, данной на вчерашнем балу удалым поручиком карточному шулеру.
Борис Дмитриевич привык быть здоровым. Ему нужно было быть здоровым. Он не мог позволить себе болеть, ложиться на обследование в больницу, пусть даже самую лучшую, не мог болтаться по поликлиникам и тратить время на беседы с врачами и коллегами-больными в очереди перед кабинетом.
Последние годы он все чаще смотрел на себя в зеркало — в ванной, в спальне, перед тем как лечь спать или проснувшись рано утром, — смотрел и тихо гордился, что вот, скоро пятьдесят уже, столько пережил, столько испытал, а еще очень даже в форме, еще может молодым дать пусть не сто, но очень много очков вперед…
И никогда ничего не болело. Да что там — не болело! Он не чувствовал своего сердца, не чувствовал почек, легких… Ни с похмелья, ни во время скандалов с подчиненными и конкурентами — ни разу организм не дал сбоя, не оплошал, не вывел его из строя.
А сегодня вот обнаружилась печень.
