неуловимо-быстро изменился, превратившись в обыкновенного, примелькавшегося Огурцу поденного рабочего, который раз в месяц молчаливо толчется в очереди себе подобных с тем, чтобы получить свою скудную зарплату, жалкие гроши, которых при образе жизни, подобающем волкам, должно хватать лишь на портвейн.
– О чем ты? – повторил свой вопрос Огурцов, придав ему более вежливую форму, – так, на всякий случай.
– Понимаешь... Тут приехали... То ли «Казахфильм», то ли «Узбекфильм»...
– Ну, знаю. И чего?
– Да там, понимаешь... – Миша Кошмар сорвал длинную травинку и засунул ее кончик себе в рот. – Понимаешь, администратор ихний...
– Ну? Не пудри мозги. Огурец уже убедил себя в том, что перемена в лице Кошмара ему привиделась. Но для того, чтобы убедиться окончательно, он решил нагрубить. Миша никак не отреагировал на мат молодого бригадира, и Огурец успокоился окончательно.
– Тут, короче, такое дело, – не обращая внимания на грубость, продолжал Миша. – Короче, хочешь бабок заработать?
– Да я понял уже, что бабки можно сделать. Ты скажи – что нужно-то?
– Ну, бабок много, командир...
Снова, теперь уже в голосе Миши, мелькнуло что-то чужое и в то же время очень знакомое Огурцову – то ли по книгам, то ли по детективным кинофильмам.
– Много, – веско повторил Кошмар.
– Много – это сколько?
– Пару тысяч.
– Ну ты дал... Что, грабануть нужно кого-то? Так ты не по адресу.
– Ну что ты... За кого ты меня принимаешь? Это, натурально, как на духу, дело чистое... Хочешь?
Огурец молча смотрел на Мишу.
– Ну, я так понял, что ты вписываешься?
– Ты, бля, Миша, запарный человек все-таки.
– Не, не запарный я... Пойдем, бригадир, я тебя с администратором этим познакомлю...
– Миша, слушай, давай я еще бутылку возьму, треснем и разбежимся. Я вижу, ты сегодня с головой не дружишь...
– Дружу, дружу. Ладно, слушай. Я хотел, чтобы он тебе все сам рассказал... Короче, троллейбус ему нужен.
– Какой троллейбус?
– Ну, здесь, понимаешь, в цехе игрового транспорта троллейбус стоит. Сто лет стоит, еще сто лет простоит...
– А, знаю. Видел. Только он не в цехе, он в чистом поле ржавеет. Гниет, в металлолом его еще собирались отвезти. Все руки не доходят. Большое дело, такую глыбу переть. Трейлер нужен. Себе дороже выйдет.
– Ну да, ну да, – словно про себя, тихо пробормотал Миша. – Только он на ходу... А что гниет – это пустяки. Не так уж он и сгнил. Я же работал водилой на троллейбусе... Раньше. Поглядели мы с этим ихним начальником. Казахом-узбеком... То, что надо.
– А им-то на кой?
– Для съемок – что значит «на кой?» Для съемок, – еще раз повторил Миша, глядя в сторону.
– Для съемок – пусть с Костей говорят. С нашим директором. И сами вывозят.
– А они и так сами вывезут.
– Не понял. А мы-то, ты-то, Миша, тут при чем?
– Короче, тебе бабки нужны, нет? Про этот троллейбус ебаный тут никто и не вспомнит. Они за нал хотят купить и вывезти. По официалке пробовали – ебатория такая, что месяц только бумаги оформлять. Теперь врубаешься?
– За налик?
– Ну. Тебе объяснять надо такие вещи... Я думал, ты взрослый парень...
– Ладно, не гони, Миша. Я все-таки...
– Да ладно. Надо организовать все дело так, чтобы не тормознул никто. Понял? А ты – бригадир, ты можешь. Сообрази, Саша, деньги хорошие.
– Ага. И под срок пойти.
– Какой срок? Приехал «Казахфильм», забрал троллейбус на съемки... Твое дело – сторона. Ты – кто? Такелажник? Вот и погрузил. А больше ничего не знаешь. Чего с тебя взять-то? Тем более что начальство тебя любит, в обиду не дадут. Да и не будет ничего, если сами волну не погоним, никто и не дернется. Не такие вещи тут делались, на этой студии гребаной, фабрике грез, мать ее ети...
– Так что делать-то надо? – спросил Огурец. Предложение Миши Кошмара вдруг показалось ему реальным и, более того, легко выполнимым. Троллейбус, о котором шла речь, он вспомнил. Металлическое чудовище, разбросав по сторонам свои «рога», как называли их такелажники, когда проходили мимо заросшего травой и кустарником троллейбуса, казалось, вросло в зыбкий грунт поляны Филиала, слилось с пейзажем, и Огурец был уверен – исчезни он, троллейбус, никто этого и не заметит. Знал Огурец и о том, что махина эта списана со всех балансов и нигде, ни в одном цеху, не числится, как принадлежащий этому самому цеху транспорт, оборудование или что-то еще. Однако понимал он и то, что у кого-то из начальства на старый троллейбус наверняка имеются свои виды. Он знал цену разговорам о русской безалаберности и расточительстве. Знал, пообщавшись с начальством, потершись в их кабинетах на приватных вечеринках, мини-банкетах и просто посидев в кафе за одним столиком с «небожителями», то есть с партийным и профсоюзным руководством студии.
На самом деле, фразы о бесхозяйственности и безответственном отношении к средствам производства были пустыми словами. В России, по крайней мере в тех местах, где жил или работал Огурцов, по его наблюдениям ничто и никогда не пропадало даром.
На задних дворах, в полях, огороженных кособокими заборами, и в других диких местах, принадлежащих различным предприятиям и организациям, в которых выпало трудиться Огурцову, валялось великое множество всяческого добра – от мотков ржавой проволоки и гниющих старых газет до троллейбусов. И знал Огурцов, что все эти вещи не просто выброшены на свалку, но что все эти вещи ВЫЛЕЖИВАЮТСЯ, ждут своего часа, что все они уже давно кому-то принадлежат и, более того, все они уже проданы, деньги, полученные за них, потрачены, потом весь этот, с первого взгляда, хлам, украден у того, кому продан, и продан еще раз, потом еще и еще.
Это была чистая метафизика, и чисто российская метафизика, – предметы, годами лежащие на месте, вросшие в землю, казалось бы, навечно, на самом деле перемещались, меняли хозяев и даже место своего пребывания. Они могли числиться одновременно на нескольких складах, иногда даже в разных городах, они покупались и продавались и при этом как бы не существовали. И всюду, где о них заходила только речь, предметы эти, будучи фактически иллюзорными, несуществующими, приносили вполне конкретным людям вполне ощутимый доход. Строились дачи, покупались машины, а груды металлического или какого-нибудь иного лома продолжали валяться там, куда их свалили во время оно.
Огурцову эта механика была известна не досконально, но кое-какое, пусть и весьма отдаленное, представление о ней он имел. Вследствие собственной осведомленности, он сообразил, что кража (а Миша предлагал ему именно кражу, как не переиначивай ее название и какими виньетками не украшай) троллейбуса не закончится публичным расследованием на официальном уровне. То есть с привлечением милиции, следственных органов и прочая и прочая. Конечно, на этот троллейбус кто-то из руководства виды имеет, это ясно. Вещь просто «вылеживается» до поры, идея зреет. А он, Огурцов, ну конечно, вкупе с Мишей Кошмаром, эту чью-то идею похоронит.
Неприятности могут быть. Могут. Но – не обязательно. Огурцов – он на хорошем счету, он, что называется, «не привлекался», «замечен не был», «доверие оправдывал». А Миша – может быть, все на Мишу свалить?
– Я свалю, – сказал вдруг Миша, заставив Огурцова вздрогнуть. – В смысле, я уезжаю из города. Так что, думай сам. Дело сделаем вместе, деньги поделим... А там уж сам смотри. Я тебе могу сказать, что
