– Видел.
Он вдруг закашлялся, и от этого ему неожиданно стало легче. Старик «Хеннеси», мурлыкнув в гортани, уполз обратно в желудок и там затаился в ожидании полной ферментации.
– А занимаешься-то чем? – чтобы как-то разрушить неожиданно печальную паузу, спросил Огурцов.
– А дизайнер я, – беспечно ответила Маркиза. – Между прочим, модный.
– Да? – с сомнением посмотрев на бордовое пальтишко, спросил Огурцов.
– А в кайф мне так, – оценив его взгляд, сказала Маркиза. – В кайф. У меня шмотья дома этого – по углам кучи лежат, в шкаф не лезет. А мне по фигу. И быки на улице не пристают. А то я пару раз вышла цивильно, так не знала, как отбиться. Мимикрия. Знаешь, что я делаю-то?
– Что?
– Обложки для всякой попсы московской. Ну, для компактов, для видеокассет... плакаты, шмакаты. Платят – боже ты мой! Сама не понимаю, за что.
– Ну да, – покачал головой Огурцов. – Я тоже не понимаю. Слушай, а ты есть не хочешь?
– Есть? Хочу. А что? У тебя бутерброд в кармане заготовленный лежит? Ты заранее знал, что мы встретимся? Взял колбаски, сырику... Вот, думаю, Маркизу встречу, колбаской накормлю.
– Перестань. Пошли в «Пекин»?
– Ну, пошли. Каждый платит за себя, или как? У меня бабки есть, могу угостить.
– Да брось, Маркиза, не выеживайся. Пошли.
Троллейбус был очень старый. Окажись он обычным, то есть новым, со сверкающими, только что вымытыми боками, с чистенькой табличкой, на которой аккуратным, хорошо читаемым шрифтом обозначен маршрут движения, не сели бы в него ни Огурцов, ни Маркиза. Ходу до «Пекина» было минут пять. Это если с задушевной беседой. Если нога за ногу. А молча, так и вовсе – рукой подать.
Но чудовище, со скрипом и стонами возникшее из-за спины Маркизы, сразу очаровало Огурцова. Если не сказать – загипнотизировало.
Как это мэр Москвы проглядел, облажался, дал маху, обмишурился, обо... Как, кто, зачем позволил появляться на свежих утренних улицах столицы невероятному средству передвижения?
Этот троллейбус был асоциален. Это был бомж в счастливой семье московских троллейбусов. Это был опустившийся, обрюзгший, потерявший ум, честь и совесть троллейбус-хмырь.
Огурцов сразу понял, что троллейбус этот чем-то похож на него. На известного писателя, который никогда в жизни не ходил проторенными путями. «Некоторые, – вспомнил Огурцов, – шагают в ногу вместе со всеми... А некоторые, – фраза капитана милиции, с которым беседовали в молодые годы Огурцов и Полянский, – некоторые гады выбирают окольные дорожки... чтобы не шагать в ногу... чтобы...»
Он сразу почувствовал симпатию к троллейбусу. Этот явно ни с кем и никогда не шагал в ногу. Точнее, не ехал в колесо со своими сверкающими, чистыми после мойки боками, цивильными и представительными транспортными средствами. Этот, совершенно точно, ездил окольными путями, подбирал бродяг на неведомых и необозначенных табличками остановках, он сворачивал в закоулки, он гулял – гулял так, как хотелось ему и его водителю. Следы прошлого говорили о многом. Вон, сбоку, плохо отрихтованная огромная вмятина, говорящая о том, что жизнь тащила его через овраги и буреломы, – троллейбус кренился на левую сторону, покачивался, словно с похмелья, скрежетал тихими, невнятными проклятиями, и казалось, что если бы он не держался за провода дистрофичными ручками-рогульками, то тут же завалился бы на бок неопрятной сине-бурой тушей.
Троллейбус подполз к остановке, на которой стояли Огурец и Маркиза, и остановился. Помедлив, но зная, что есть в мире необходимое зло, он попытался раздвинуть вялые шторки дверок-гармошек. Открылась одна – та, что в конце. Две остальные судорожно подергались и застыли в исходном положении.
Огурец и Маркиза завороженно смотрели на железного выродка. Стояли и смотрели.
Троллейбус тоже стоял. Кажется, ждал. Во всяком случае, стоял он уже значительно дольше положенного для обычной остановки времени.
– Пошли? – тихо спросила Маркиза.
– Пошли, – уверенно скомандовал Огурец.
Они бросились к задней дверце. Когда Огурцов, оступившись на скособоченной ступеньке, схватился рукой за шершавый поручень, его ощутимо дернуло током.
– Брат! – восхищенно прошептал он. В ту же секунду дверца-шторка, злорадно зашипев, неожиданно быстро сомкнулась за спиной Огурцова, защемив полу его пиджака.
Мужик смотрел в окно.
Маркиза и Огурец, несмотря на то что троллейбус был, за исключением единственного пассажира, пуст, устроились за его спиной. Остальные сиденья не могли таковыми считаться. Где-то не было обивки, где-то она была, но вся в липких, грязных, непонятного происхождения пятнах, а кое-где сидений и вовсе не было.
Оставалось одно более или менее приличное посадочное место – за уставившимся в окно гегемоном.
Солнце всходило, и лучи его били в лобовое стекло машины. Несмотря на то что оно было удручающе грязным, мутным и исцарапанным, лучи эти слепили глаза Маркизы и Огурцова. За спиной гегемона, сидящего впереди, спрятаться от солнца не удавалось. Слишком тощей и узкой была его спина, да и покачивалась она из стороны в сторону, что делало невозможным использование ее в качестве тента.
– Пересядем? – спросила Маркиза.
Огурцов снова не услышал ее вопроса. Он вдруг понял, что это тот самый, именно тот самый, троллейбус, который он загнал когда-то на «Ленфильме» ухарям с провинциальной киностудии. Вместе с Мишей Кошмаром, ныне преуспевающим бизнесменом. Он не мог ошибиться. Ему даже показалось, что он вспомнил четырехзначный номер, наляпанный масляной краской над кабиной водителя. Самого водителя видно не было – его скрывала выцветшая от времени и взглядов пассажиров кустарно отретушированная фотография Владимира Высоцкого.
– Пересядем? – повторила Маркиза.
– Ага. Давай. Только куда?
– А вот, назад. Там тоже, кажется, задницу можно пристроить.
– Если очень постараться, – хмыкнул Огурец, поднимаясь.
Они пересели на самые последние сиденья. Теперь Садовое кольцо уползало, вихляясь и покачиваясь в такт с нетвердыми и неровными движениями издыхающего средства передвижения.
Огурцов смотрел в заднее стекло. Уползало Кольцо, уползал «Флажолет», уползала еще одна ночь. «А гори оно все огнем, зато Маркизу встретил! Мы же так дружили».
Огурец вдруг понял, что «дружили» в прошедшем времени его не устраивает. Они дружат. Они встретились так, словно расстались только вчера. Информации друг о друге не было, ну, последней информации, зато как легко было. Как просто. Давно не испытывал Саша Огурцов ничего похожего. Казалось ему, что и не испытает уже никогда. А вот – на тебе.
– А ты-то как в Москве? – спросила Маркиза.
– Я? Ну, у меня тут круто... Я же теперь писатель. Книжка новая вышла, презентация вчера была.
– Ты? Писатель? – Маркиза отстранилась и внимательно посмотрела на Огурцова. – И что пишешь?
– Книги, – помрачнев ответил Огурцов. – Прозаик я. Пишу про заек. И про Ленина. Устраивает?
– Ясно. Достали тебя вопросами. Ладно. Не буду терзать. Дашь почитать что-нибудь?
– Конечно. «Почитать. Это что же значит – что мы теперь с ней будем видеться? Часто? Или это просто так, треп пустой, ни к чему не обязывающий, как вчера на презентации?»
Огурцов вдруг почувствовал, что со временем происходят странные вещи. Вот они едут, говорят, пересаживаются с места на место, а «Пекина» все нет и нет. Пешком бы уже давно дошли. Ну и троллейбус, однако.
– Сейчас-то откуда пылишь? С чего тошнит?
– Да так... В клуб тут один сходил. Музыку послушал.
