– Да что я, в самом деле, Ваську не знаю? И без фото разберемся. У тебя все?
– Все, – сказал Артур.
– Тогда – пока.
– До свидания, Георгий Георгиевич. Грек поднял блюдо с круто наперченным гуано и шумно хлебнул через край. Артур Ваганян, чувствуя, что его сейчас вырвет, быстро встал, вышел в зал, миновал пеструю стайку весело щебечущих трансвеститов, сидящих в гардеробе, сунул десять долларов швейцару в сомбреро и, только усевшись в свою машину, почувствовал, что отпустило. Тошнота прошла, зеленые мушки, замелькавшие перед глазами при виде тарелки с гуано, рассеялись, и руки перестали дрожать.
Артур неожиданно решил позвонить той самой девчонке – дизайнеру. Предупредить, что он немного задерживается. Глядишь, что и сладится у них сегодня. Хорошо бы было ее наконец трахнуть. Необходимо просто – после «Лебедя», после черных яиц шефа, после Грека с его гуано и поющими в желудке воробьями, после регенерированных зубов – после всего этого просто необходимо трахнуть дизайнера.
И к чертям эту мексиканскую кухню.
Телефон не работал. Аккумулятор, как и предупреждал Грек, вылетел.
Тоже – подумаешь, проблема. Отследили мужика на раз – грузчик из овощного. Не шифровался совершенно. А с другой стороны, хрен его знает, кто такой? Если сам Грек задание дал – слить мужика. Значит – крутой. Значит – надо так. Значит – серьезно нужно к делу подойти.
Вышел из магазина своего. В троллейбус сел. Знаем мы таких конспираторов. Подумаешь – на троллейбусе... Некоторые вообще под бомжей косят.
Лучше уж делать и не думать ни о чем. Тем более что за мужиком, на слив подписанным, вроде, ничего нет. Связи нулевые.
Хотя – раз нулевые – это уже подозрительно. МОССАД, может быть, ФБР, может быть, шпион из Монако или – упаси Господь, люксембургский резидент, а возможно, и из Сан-Марино щупальца тянутся через грузчика овощного магазина Славика.
Кто такой этот Славик? Живет, практически, в центре Москвы. Почему? Квартира окнами выходит на улицу Космонавтов. А в доме напротив кто живет? В доме напротив живет, как я разведал, шурин космонавта Ерофеева. Тот самый, который сто восемь дней на орбите пробыл. На седьмой день скинул возвращаемую капсулу, а на девятый день вышел в открытый космос, за что и получил орден.
Я за ним иду. Нет, не за космонавтом Ерофеевым. И не за его шурином. А за Славиком – грузчиком из овощного. И я должен его слить. И я его солью.
Глобальное потепление на горизонте маячит. Ученые всего мира головы ломают – с чего бы это? А я знаю, с чего. Много людей не своей смертью умирают. Вот от этого и потепление. Экстрасенс знакомый в ноосферу выходил. Такое увидел, что даже рассказывать не стал. Напился после выхода в ноосферу, заплакал, как маленький... Потом только, утром, когда пива выпил, сказал: такое видел, сказал: столько их там... Представь себе, говорит, аэропорт Кеннеди. И все, кто там бродит, кто за стойками билетными стоит, кто в барах сидит, кто тележки с багажом таскает, в очередях на таможне, за кассами, в туалетах, на автостоянках – все мертвые. Вот она – современная ноосфера. Хочешь поглядеть? – спросил экстрасенс. Нет, – сказал я.
Я не буду глядеть на его ноосферу. У меня своих дел по горло. Мне нужно грузчика Славика завалить.
Чего проще.
Двоих поставил у его парадняка – эти ребята не промахнутся. Витек и Рыба. Если что – сольются оба в «Матросскую тишину». Забаксаем за них, понятное дело, ребята молодые, горячие, нужные. Первая проба у них. Мокруха, как они сами говорят. Я это слово давно забыл. Вспоминаю только тогда, когда вот такие пацаны шепелявят: «На мокруху нас подписываешь, командир?»
Какая вам разница, пацаны, убивать, или просто морду бить – один черт. Черт – он за нас...
Я сижу в машине – говно машина, не моя, вишневая «девятка», которую я взял сегодня, – из Петропавловска-Камчатского угнала братва, специально для меня. Смотрю.
Объект к парадной подошел. Витек первым выстрелил – молодец, будет толк из него, не мандражирует, держит себя. Рыба контрольный сделал – тоже соображает... Ну, садитесь, парни, в машину, быстрей, быстрей...
Хорошо. Молодцы. Поехали.
Глава восьмая
АННА КАРЕНИНА
Hand on the arm, seal on the wing in barracks of doubt they are washing my notebook is wet I know what for I walk on this earth: be easy to fly away
Ранним утром переходить Садовое кольцо – одно удовольствие. Иди где хочешь. Ментам это давно по фигу. Вот если под машину попадешь – тогда для них головная боль и начнется. Но в это время суток такое вряд ли возможно. Если только специально подловить бедолагу- водилу. Подкараулить и нырнуть неожиданно под бампер. Или на капот. По желанию.
Но водитель нынче ушлый пошел. Без тренировки, с первого раза, вот так, на таран пойти – не каждый сдюжит. Да и машины не те, что прежде. Юркие падлы, руля слушаются, тормоза держат – это вам не «лохматки» семидесятых – под те только ленивый не попал бы.
Да и водители – трусливые стали, берегут свои тачки. Головой ведь можно так капот срубить, что одного ремонта выйдет на месячную зарплату банковского клерка. Да еще штрафы, да подмазать там кого... В общем, сплошной геморрой. Так что под машину – дохлый номер. Особенно, в это время суток. Когда дорога пустая, когда все видно за версту. Днем – еще куда ни шло, но в это время суток – хрена лысого.
В это время суток можно под автобус. Можно. Попробовать то есть, можно. Но тоже шансов мало. А вот под троллейбус – это да. Под троллейбус – самое то. Ползет он, ползет, можно рядом с ним пешочком, пешочком, а потом – р-р-раз! Бросок вперед, потом прыжок в сторону, да с разворотом, этаким чертом, двойным тулупом, короче, загляденье.
Собственно, Анне Карениной, к примеру, в наши дни разве только под рогатого. Она же старенькая, уже совсем старенькая была бы. Да и не в этом дело. Приличный вокзал сразу скажет – «отказать». На перрон без билета не пустят. А старенькой Анне в очередях маяться... Нет, не пошла бы Анна на приличный вокзал. А на неприличный – туда, где без билета можно под поезд, – дворянская кровь не пустила бы.
Нет, только к троллейбусу пошла бы Анна. Есть в этом некий вызов. Вот вам, мол. Эпатаж, мать его.
Мысли о старенькой Анне, разметавшей юбки, залихватским «двойным тулупом» уходящей из жизни под старый троллейбус, заставили Огурца непроизвольно улыбнуться.
А почему, собственно, старый? Лужков следит за общественным транспортом столицы, машинный парк обновляет регулярно. Да нет, конечно же, старый должен быть. Есть в этом стиль. Есть литература. Да и живопись, наверное. Постфактум.
Огурцов ступил на тротуар. Теперь от клуба «Флажолет» его отделяла двойная асфальтовая граница. И хорошо, что отделяла. Он и так уже давно отделился. Все отделились. По-настоящему. А сейчас Кольцо, выступив неким асфальтовым символом, пролегло запретной полосой и обозначило это отделение визуально.
Мимо Огурцова прошуршал «мерседес». Не бог весть что, но все-таки... «трехсоточка». Огурцу такого в жизни уже не купить. Это вам любой скажет – до сорока хорошей машины не купил – забудь. Так и будет на своем «форде» битом рассекать под «Кобелиную любовь» из старых динамиков и воевать с долбаным замком левой дверцы.
Вот тоже – едет куда-то, ни свет ни заря. На «трехсоточке». А Огурец – на обочине. Как символично, блин.
– Слышь, мужчина.
Был во «Флажолете». Слушал рок. Понравилось? Понравилось. Что самое паскудное-то – понравилось. Молодые парни, один – просто теленок, тут и про молоко на губах вспоминать нечего, и так видно, что
