Ко мне подсел Маркович. Тоже с кружкой кофе.
— Чудо какое-то, — сказал я.
— Пожалуй, — согласился Маркович. — Только дорого иногда за эту красоту платить надо.
— Имеешь в виду нашу корабельную жизнь?
— Вся она на параллельных курсах...
Я знаю всю жизнь Марковича, как и он мою, впрочем как и все мы друг о друге знаем решительно все. Так уж у нас... по-другому у нас невозможно: уже два года в одном кубрике спим, из одной посудины едим, все вместе таскаем один невод. Если кто что и умалчивает из своей жизни, не трудно догадаться... Изучили мы друг друга, думается, больше, чем самих себя; думается, изучить близкого товарища легче, чем самого себя.
Сейчас Маркович произнес фразу: «Вся жизнь на параллельных курсах». Это он имеет в виду свою семейную жизнь.
Его жена, Бела, властная и категоричная женщина, работает заведующей магазином в Одессе. Она не может представить, чтоб ей не подчинялись. Что же касается «Ёси», то он без ее разрешения не мог сделать полшага. Она настолько завладела им, так подавила его волю — Маркович это и сам не скрывает, да и дед хорошо Белу знает, они на большом флоте как-то работали вместе, — так хотела перекроить и переделать его на свой лад, что Маркович просто не выдержал пребывания дома. Взаимопонимания и согласованности у них никакой нет, он все делает не так: стул не так поставил, не так штору на окне задернул, не ту рубашку надел, не так шагнул... Они абсолютно разные. Она, например, больше всего любит деньги. Маркович же совершенно равнодушен к деньгам: вывались они из кармана, не станет поднимать. Работал он в океанском флоте. «Ёся, переходи на малый флот, рыбу будешь ловить в Черном море... таки здесь есть Привоз». Рыбачить в Одессе — это значит часто бывать дома. Маркович захотел на Камчатку. «Это что? Это Камчатка? Это дальше-таки ничего нету? Нет, Ёся не поедет». Но тут друзья Марковича понарассказывали ей, какие большие на Камчатке заработки. «Ёся, собирайся, там можно-таки сделать пару копеек».
Зарплату он всю ей отсылает; у них две девочки: Ленка в десятом классе учится, Машка во втором. Их Маркович любит, и когда начинает их вспоминать, лицо его проясняется. Особенно Машку он любит... Когда он рыбачил в Одессе, Маше было шесть лет, и он часто рассказывает, как она прыгала с борта судна и сама доплывала до берега.
Жизнь у них с Белой нескладная, но Маркович как-то сказал: «Детей я никогда не брошу».
Сейчас Маркович прихлебывал кофе и смотрел перед собой скорбно и грустно.
Мне жалко стало этого уже не молодого человека. И захотелось как-то ему помочь, подбодрить его.
— Не только, Иосиф Маркович, у тебя у одного жизнь «на параллельных курсах», — начал я. — Это у многих моряков... Вот я работал на большом флоте, рейсы до шести месяцев... а если взять торговый флот, там вообще парни по году дома не бывают. Ну и, естественно, семейная жизнь на параллельных курсах, ведь люди-то живые... не зря ведь говорят: «Моряк не муж, артистка не жена».
— Глупости, — спокойно сказал Маркович. — Разлука для любви, что ветер для огня; сильную любовь она раздувает, а слабую гасит совсем. — Маркович любил книжные слова. — У моряков только сильная любовь и прочная семейная жизнь, а слабые — отпадают... не выдерживают. Вот возьми Витьку, нашего деда, его Валентина Сергеевна ведь приехала на Камчатку. И всегда за ним ездила, где бы он ни работал. У них тоже двое детей. А у Джеламана? Светка им только и живет. И все хорошо у них. И Лариса у Кази Бази...
— Не у всех, конечно, одинаково.
— И мне жаловаться нечего, — задумчиво сказал Маркович. — И меня любили, и я любил... все было, все было...
А дед собрал возле себя команду и продолжал травлю:
— И ведь что получается, ведь идешь по Дерибасовской с корешом или даже с невестой, на тебе легкие туфли, шелковое белье, парадная форма. Перед этим посидел в «Золотом Якоре», цветут каштаны, слышен смех женщин, музыка и... и тебе вдруг ни с того ни с сего становится скучно. Хоть до петли. И ты, придя домой, надеваешь сапоги, свитер и идешь на судно, где кучи запутанных сетей и веревок, где все пропитано рыбой... и уходишь в море — месяцами не видишь берега, обрастаешь бородой и мозолями... Ну какие к черту здесь прелести? Что хорошего? Рыба и море. Усталость, и пот, и мозоли. Сапоги, ватник, штаны и свитер... тебя полощет морем. Ну почему тебя сюда тянет? Почему ты не можешь жить на Дерибасовской и каждый вечер...
— Все так, — соглашается Джеламан, — все так. Больше двух месяцев в отпуске не выдерживаю. А когда наступает февраль, вот когда воздух становится тяжелым и в полдень понемногу начинают слезиться сосульки, море вижу во сне почти каждую ночь...
— Маленький экскурс в мою биографию, — вмешался Бес. — Когда я защитил диссертацию и мне предложили заведовать кафедрой...
— Так ты говорил, что директором академии ставили? — на полном серьезе заметил Казя Базя.
— Полегче, полегче... Так вот, когда меня назначали заведующим...
А Женя потихоньку нащупывал струны гитары:
Море было тихое и хорошее, по небу луна бежала, шелестела пена у борта, мерцали звезды...
ТРИ КАПИТАНА
I
В начале второго квартала на сейнере «Два раза пятнадцать» восседали три рыбацких бога: Сигай, Серега Николаев и наш Джеламан. Знаменитое общество было занято серьезным делом. Все три бога молчали.
Почему же они молчали? Уж не по извечному ли закону, рожденному царской и божеской ролью капитанской обособленности на судне, не терпящей и даже презирающей лишнюю болтовню? Об этом капитанском презрении к ненужным разговорам на флоте прижился даже анекдот. Дружили два кепа, они понимали друг друга так, что обходились без слов. Стоит одному глянуть на другого, как тому уже ясно все. И вот с ними захотел подружиться третий капитан. Однажды они переглянулись и пошли в ресторан. И
