крылья и растоптал ее голову сапогом.
Когда полчища монстров, больших и маленьких, уже перевалили через хрупкую баррикаду и приблизились к защитникам арсенала, двухсотлетнее орудие наконец выстрелило. Залп разнес в пыль остатки баррикады. Ядро гулко взорвалось где-то в самом конце коридора, в самой гуще атакующих лемуров. Взрывная волна размазала по стенам искромсанные останки нелюдей.
Осажденные все как один воскликнули: «Ура!» Михаэль бросился перезаряжать орудие. Тем временем Кристоф быстро ухватил уже почти полностью заползший в сапог палец, швырнул его на пол. Палец извивался. Кристоф швырнул на него тяжелое пушечное ядро. Послышался хруст и тонкий пронзительный писк.
Однако пора было поджигать фитиль. Прозвучал новый выстрел. На сей раз ядро угодило в огромного лемура, в котором Кристоф опознал бывшего любителя пива. Сейчас тот представлял собою большой прозрачный пузырь, внутри которого ползали, извивались, кишели червеобразные личинки. Прямым попаданием пузырь разорвало. По полу арсенала рассыпались личинки.
Старые стены замкового коридора рушились, осыпались, превращаясь в пыль. Битва продолжалась.
Потери лемуров были огромны. Раненые чудовища истекали кровью. Ноги защитников то и дело скользили по ней.
Когда новым залпом разорвало добрый десяток лемуров, визг издыхающих, агонизирующих чудовищ был заглушен истошным, страшным криком золотаря:
— Паршивый щенок! Ты еще пожалеешь об этом! Здорово пожалеешь! Ты еще заплатишь мне за свое упрямство! Пока мы уходим, но скоро мы вернемся! А когда мы вернемся, ты, гаденыш, проклянешь ту минуту, когда родился на свет!
Лемуры уходили. Они бежали прочь, повизгивая, как побитые щенки: Михаэль не удержался, чтобы не подстрелить последнего из них, шестирукого карлика. Кристоф устало опустился на пол. Клаус все еще стоял у окна, сжимая в руках меч. У ног его выросла приличных размеров гора из голов, лап, хоботов и прочих частей лемурских тел. С потолка спускался маэстро.
— Победа! — воскликнул Кристоф. — Это победа! Настоящая победа! Мы их одолели!
— Ваша радость преждевременна, — заметил маэстро, быстрыми движениями отряхивая грязь со своего горохового кафтана. — До восхода еще ждать и ждать. А лемуры еще могут вернуться.
— Хватит ли у нас ядер? — спросил Михаэль.
— Их еще около двух десятков, — сказал Кристоф.
— Макабр коварен, — сказал маэстро. — Он способен на любую гадость. До утра нам еще может сильно не поздоровиться.
— Во всяком случае, в арсенал они больше не сунутся, — заметил Михаэль. Он перезарядил ружье. — Сдается мне, что тут еще много живых тварей!
— Только не расходуй на них патроны, — сказал Гейнц.
Вдвоем они прошлись по арсеналу, добивая раненых лемуров ударами прикладов.
— Больше чем уверен, — сказал Михаэль, — что под утро мы задохнемся от вони.
Вдруг в наступившей тишине со стороны подъемного моста отчетливо прозвучал цокот конских копыт.
— Что там, Клаус? — спросил Кристоф.
— Экипаж какой-то.
— Не может быть! — Кристоф метнулся к окну.
В ворота замка, минуя неведомо кем опущенный подъемный мост, въезжал экипаж, запряженный тройкой лошадей. Дверцу экипажа украшал фамильный герб графов Блямменберг.
— О тысяча дьяволов! — воскликнул Кристоф. — Как они смогли сюда добраться?!
Во дворе, мощенном огромными каменными плитами, экипаж остановился.
— Нет! — крикнул Кристоф. — Нет! Только не это!
Вероника, уезжай!!! Уезжай скорее!!!
Навстречу экипажу вышел дворецкий. Огонь фонаря в его руке пронзал яркими искрами сгущающуюся кромешную ночь, чья плотная черная ткань, казалось, трещала и рвалась в зигзагах молний. Дворецкий успел принять человеческий облик на удивление быстро. Повязка на его лице (на его маске) словно бы и не менялась со вчерашнего дня, левой рукой, в которой ничего уже не осталось от когтистой жабьей лапы, он потирал якобы заспанные глаза. Актерским способностям жабы можно было только позавидовать: увидев карету, он сначала делал вид, что его вернули к жизни из глубин сладкого сна, но, завидев гербы на дверцах, он оживился и принялся проявлять усердие, но усердие вялое, ленивое, за всем этим усердием читалось: «Оставьте меня в покое, я хочу спать». Эта игра ввела бы в заблуждение даже самого хитрого и искушенного человека.
— Уезжай, Вероника! Быстрей! Быстрей же!
Вероника не слышала. Опершись на лапу дворецкого, она выходила из экипажа. Учтивый лемур что-то нашептывал Веронике. Фигура его выражала самую изысканную учтивость, на мгновение хитрая иезуитская улыбка переломала напополам его забинтованную физиономию. Воспользовавшись тем, что Вероника, что- то говоря отцу, обернулась к дверце экипажа, лемур на секунду вновь принял свой естественный облик хищной, склизкой, холодной жабы, в его когтях, гладких как зеркала и острых как иглы, отражались сполохи молний, по бугристой, замотанной грязной тряпицей морде передвигались хищные желваки, трещина рта проросла жалящим многорядьем зубов.
Истинная личина наползла на Лягва мгновенно, как судорога, и так же мгновенно исчезла. Когда Вероника вновь обернулась к нему, перед ней уже стоял дворецкий — вежливый, важный, учтивый…
— Вероника! Беги! Беги отсюда! — кричал Кристоф в пролом окна. Голос его сорвался. Крик лопнул, как порванная струна.
По-видимому, Вероника все же что-то услышала сквозь шум бури и раскаты грома, что-то все же достигло ее слуха, ибо она вдруг замерла и стала испуганно озираться по сторонам. Перед ней лебезил и юлил лжедворецкий, в галантном полупоклоне что-то нашептывая на ушко.
Кристоф выхватил у Гейнца ружье, направил его ствол в окно, дрожащей рукой навел мушку на голову мерзкой гадины-дворецкого. Тот словно бы чувствовал, что в него целятся: якобы затем, чтобы помочь Веронике взойти на крыльцо, он обежал ее, прикрылся ею от выстрела.
— Дай-ка мне попробовать, — сказал Михаэль. — Думаю, у меня получится подстрелить этого головастика.
— Убей его! Убей его, Михаэль! — хрипло рычал Кристоф, пока егерь целился. — Я тебя озолочу! Отдам все сокровища замка. Только подстрели, прикончи эту тварь!
Степенно и деревянно из экипажа выходил граф. Кучер, спускаясь с облучка, отряхивал с полей шляпы дождевую воду.
Михаэль выстрелил. Голова лемура неестественно дернулась, тело его грузно обрушилось в пузырящуюся грязь. Вероника закричала, отбегая от убитого. Граф застыл, неподвижный, как резьба по дереву.
— Вероника! Беги! — сипел Кристоф сорванной глоткой.
— Беги, беги, Вероника! — кричали все защитники арсенала.
Вероника уже что-то поняла. Она метнулась к экипажу. Но было поздно. Отовсюду — из всех щелей, дыр, потаенных мест, из всех ям, из заросшего ряскою рва, из канав, из-за деревьев — появлялись лемуры. Несколько десятков тварей бросились на лошадей, на кучера, опрокинули экипаж. В горло графа впились кривые, острые как бритвы зубы крылатой ящерицы. Голова отставного полковника неестественно запрокинулась. Из горла напористо, как фонтанная струя, хлестала кровь. Вероника исчезла.
А когда кровавая драма за окном уже завершилась смертью всех ее участников-людей, когда свежие потоки красной крови успели обагрить воду всех луж замкового двора, все услышали голос, голос до омерзения знакомый, скрипучий, тяжелый, медленный голос. Голос, от которого хотелось умереть:
— А теперь, гаденыш, послушай меня. Твоя потаскушка у меня. Она симпатичная. Она мне нравится. Ты ведь не будешь возражать, если мы с ней всего лишь немножко поцелуемся? А может, ты мне по старой дружбе уступишь право первой брачной ночи? А?…
— Я убью его! — прорычал Кристоф. — Я убью, убью, убью эту мразь, убью, чего бы это мне ни
